«Если они, не дай бог, мусульмане — туши свет» Почему в России не любят приезжих и мигрантов: Общество: Россия: Lenta.ru
Проблема мигрантов в российском обществе всегда стояла остро. Практически все российские политики так или иначе педалируют эту тему и приходят к единому выводу: нужно ограничить их приток в страну. Но действительно ли миграция является проблемой? Как интегрировать мигрантов в российское общество и что делать с ксенофобией коренного населения по отношению к ним? На эти и другие вопросы в разговоре с «Лентой.ру» ответил доктор политических наук, директор Центра теоретической и прикладной политологии РАНХиГС при президенте России Владимир Малахов.
«Лента.ру»: Правильно ли говорить о возможности увеличения миграции из стран Средней Азии?
Владимир Малахов: Я не уверен. Мы преувеличиваем демографические возможности Средней Азии. Та масса людей, которая способна приехать, уже здесь. Не нужно думать, что Средняя Азия — это бесконечный источник трудовой миграции.
Во-первых, он совсем не бесконечен и уже сейчас не покрывает наши потребности в рабочей силе. Во-вторых, что самое главное, поток постепенно меняет географию. Трудовые мигранты из того же Узбекистана потихоньку переориентируются на другие страны. Понятно, что китайский или арабский язык им выучить сложнее, чем русский, но процентов восемь-десять едут уже не в Россию. Они не связывают свои планы с нами, и это, в общем-то, не очень хорошо. Мы вовсе не единственный магнит для мигрантов из постсоветского пространства, как нам кажется. И мы рискуем в будущем потерять этот ресурс.
Материалы по теме:
По-вашему, Россия хочет проводить политику закрытых границ?
Нет, ведь у нас безвизовый режим со странами бывшего СССР (не считая Туркмении и Грузии). Когда говорят об «ограничительной» миграционной политике, имеют в виду другое: бюрократические препятствия, с которыми сталкиваются мигранты, прибывающие в Россию. Смотрите, человек приехал с целью найти работу. Чтобы легализоваться, он должен купить патент — если, конечно, он не из страны, входящей в ЕврАзЭС.
Кроме патента и целого пакета бумаг (медицинский полис, справка о здоровье, справка об отсутствии инфекционных болезней и так далее), ему нужно сдать экзамен на знание языка, законодательства и истории России. Все это требует немалых денег и уйму времени. Представим, что он успешно все эти препятствия преодолел и начал работать. Но, отработав год, он вправе продлить патент еще на год, а потом надо уехать. А знаете, что будет, когда он снова приедет? Он должен пройти все эти круги бюрократического ада заново. В том числе заново сдать экзамен на знание языка. Он что, язык за это время забудет? И почему нельзя продлевать патент автоматически, в зависимости от нужд работодателя?
Общество находится в раздраженном состоянии. Многие сетуют на то, что Москва якобы становится «Москвабадом».
Владимир Малахов
Короче говоря, вход на рынок труда в целом чрезвычайно сложен. Это слишком затратно и по деньгам, и по усилиям, которые требуются. Таким образом мы выталкиваем людей за пределы правового поля, мы способствуем тому, что эти люди будут работать без документов.
Мы сами создаем нелегальную миграцию, а потом удивляемся, почему мигранты плохо интегрированы в общество.
Но ведь есть же государственные программы по интеграции мигрантов в социум. Их недостаточно?
Все это в большей степени остается на бумаге и не направлено на решение ключевых проблем. Когда власти говорят об интеграции мигрантов в общество, они проявляют некоторое лукавство. Ведь если вы говорите об интеграции, вы предполагаете, что эти люди должны приезжать сюда на ПМЖ. Но иммиграционный режим у нас заточен под временную миграцию — в Москве уж точно. Нет установки на то, что эти люди станут россиянами. Предполагается, что они приедут, поработают и уедут. Тогда вопрос: можно ли ожидать интеграции в российское общество людей, которые знают, что они в России временно? И еще вопрос: можно ли интегрировать людей, которых вы не хотите здесь видеть? Если вы ожидаете, что они в конце концов покинут Россию, — хотите ли вы на самом деле, чтобы они интегрировались? Двоемыслие получается.
Мы слишком быстро забыли об общем советском прошлом, о том, что эти люди чувствовали себя тогда — и хотели бы чувствовать сегодня — частью общей страны.
Владимир Малахов
Ну и — что скрывать? — общество находится в раздраженном состоянии. Многие сетуют на то, что Москва якобы становится Москвабадом. Помните, как говорил, к примеру, Сергей Митрохин во время кампании по выборам мэра: я не позволю превратить столицу России в провинцию Средней Азии. И это, заметим, либерал. К чему он апеллировал? К страхам, фобиям московского обывателя. Но я бы в этой связи разделил два предмета озабоченности. Один реальный, другой — надуманный. Если вас заботит сам факт присутствия на улицах Москвы людей с отличной от вас внешностью, то это проблема надуманная. Наша столица переживает сейчас то, что переживали все мировые мегаполисы, только чуть раньше: Лондон и Париж — в 60-70-х годах, Берлин — в 70-90-х.
С этим ничего не поделаешь, не надо предаваться фантазиям об этнической и расовой чистоте, это противоречит глобальным тенденциям.
Так что в данном случае перед нами не тот предмет, по поводу которого стоит сильно переживать. С другой стороны, есть предметы, которые заслуживают озабоченности. Это реальные проблемы, возникающие в связи с миграцией. Например, школьные классы, где огромное количество детей не умеет говорить по-русски, и бедный учитель не знает, что делать. У него отстают местные ребята, для которых русский — родной язык, дети мигрантов тянут их назад, и вот это действительно проблема. Так давайте смотреть, как ее решать. Программы обучения русскому как иностранному для детей разных возрастов, специальные подготовительные классы, соответствующая подготовка учителей и так далее — все это, кстати, в европейских странах давно существует.
Фото: Кирилл Каллиников / РИА Новости
Но тут можно говорить о культурной разнице. Мы все же в культурном плане сильно отдалились с момента распада СССР.
А вот я бы не стал так говорить. Мне кажется, это миф. Понятно, что культурная близость, которая была в советское время, осталась в прошлом, хотя старшее поколение по-прежнему не понимает, почему мы их так выталкиваем.
Жители Средней Азии старшего поколения прошли через те же институты социализации, что и россияне. Мужчины служили в Советской армии. Эти люди чувствовали себя частью большой страны, были нашими согражданами. Для таджиков, например, было просто шоком, когда в 2003 году их президент и наш подписали договор, согласно которому переставали действовать советские документы — раньше они въезжали к нам по советским военным билетам, по советскому паспорту. И вот в 2003 году их поставили перед фактом что Россия — это заграница, а Москва, оказывается, больше не «столица нашей родины». А именно такое мировоззрение среди них существовало еще в начале 2000-х годов!
Эти люди никуда не делись, они еще активны. Их дети, конечно, хуже знают русский язык, но все же культурная дистанция между ними и нами не так велика, как, скажем, между североафриканцами во Франции и пакистанцами в Лондоне. Не надо ее преувеличивать. Мы слишком быстро забыли об общем советском прошлом, о том, что эти люди чувствовали себя тогда — и хотели бы чувствовать сегодня — частью общей страны.
Негативное отношение к среднеазиатским мигрантам в обществе сложилось в начале 90-х годов, и достаточно быстро. За счет чего?
Я думаю, что надо называть вещи своими именами: это расизм. В армии было слово «чурка»…
Когда оно появилось? Вроде, в советские времена его не было.
Было. Чуркой называли человека, который плохо говорил по-русски. А «черными» и «чернозадыми» (используя корректное выражение) называли тех, кто хотя бы немного визуально отличался от русских, у которых чуть темнее кожа.
И у этих выражений в советское время был ярко выраженный ксенофобский оттенок?
Абсолютно. Просто сейчас все это усилилось. Тогда так говорить было просто неприлично — официальная идеология препятствовала этому, говорили об интернационализме, всеобщем равенстве… Просто бытовой расизм, существовавший и тогда, сейчас вышел из бытового уровня и проник в медиа. Сейчас практически правилом хорошего тона считается пококетничать своей, фактически, шовинистической идентичностью.
«Старший брат», «тюбетейки», «чуреки» — эти обращения к среднеазиатам тоже ведь отсюда идут. Это чисто расистские, шовинистические высказывания, и они очень сильно отчуждают приезжающих людей.
Фото: Андрей Стенин / РИА Новости
Получается, все это сдерживалось исключительно советским государственным нарративом?
Совершенно верно. А теперь это не только не табуировано, но и фактически приветствуется как признак хорошего тона.
Если, по-вашему, государство начало перенимать эту точку зрения, когда это произошло?
Я бы не стал говорить, что именно государство стало это делать. Есть журналисты, есть медийная машина — она же не совсем государственная. Конечно, она находится под влиянием властей, но никакой команды из Кремля вести себя именно так не поступало. Здесь работают представления самих журналистов о том, как устроено человеческое общество в целом. И эти представления этноцентричны, вращаются вокруг веры в этничность как сущностную характеристику человека. Это пошло еще с советских времен, с воспитания в бромлеевско-гумилевском духе.
По Гумилеву ведь этносы — это естественные сущности, а этническая принадлежность — практически то же самое, что половая принадлежность. Ее нельзя отменить, и она детерминирует ваше поведение.
Вы имеете в виду интеллигенцию или вообще все общество?
Это закреплено у нас в сознании на всех уровнях. Представление об этнических группах как об агентах социального действия очень популярно и в массовом сознании, и в академическом сообществе.
Вы говорите о классическом нацизме?
Нет, почему же. Хотя, конечно, похожие коннотации тоже можно встретить. Когда у нас говорят о национальности, то зачастую имеют в виду кровь. Считается, что ваша принадлежность к какой-то национальной группе определяется не вашим культурным сознанием, а биологическим происхождением. Совсем недавно Порошенко, вручая грамоту почетного украинца президенту Австрии, привязал это к тому, что прапрадед австрийского президента родился в Полтаве. Так вот, в одном нашем ток-шоу один из экспертов, комментируя это событие, сказал: «Ну, его фамилия была Рейман, и мы все понимаем, к какой национальности он на самом деле принадлежал!» И это выступление авторитетного лица на государственном федеральном канале.
Кстати, возникает интересный вопрос: насколько в нашем обществе распространен антисемитизм?
В массовом сознании есть образ еврея-олигарха, финансиста и так далее. Антисемитизм всегда у нас был, другое дело, что он может уходить на задний план, деактуализироваться. Помните, было время, когда на первый план вышли «лица кавказской национальности», и про евреев забыли. Потом кавказцев сменили «укропы».
Конечно, официальные пропагандисты в ответ на упрек в антисемитизме обязательно ответят, что это не про нас. Обязательно вспомнят Иосифа Кобзона или Михаила Жванецкого. Их же народ любит, несмотря на этническое происхождение. Но это все же лукавство, потому что на уровне массового сознания антисемитизм засел прочно. Например, Вексельбергу не прощают то, что он миллиардер, а к миллиардеру Потанину или Прохорову счет совсем другой.
Условно: есть хорошие евреи, а есть плохие, которые воруют у нас деньги? Но когда еврей ворует деньги, он становится для нас плохим потому, что он еврей, а не потому, что ворует деньги?
Именно.
Ворующий Иванов, который построил себе за 10 миллионов фунтов дом где-нибудь под Лондоном, — это ничего, а вот если у него соответствующая фамилия, внимание перефокусируется на этот факт.
Как бороться с ксенофобией в обществе? Мы уже выяснили, что даже советский государственный нарратив не смог с ней справиться.
Нужно уточнить, к кому обращен вопрос. Если он адресован лицам, принимающим решения, — это одно, если медиа — то немного другое, если простому гражданину — третье.
Фото: Павел Лисицын / РИА Новости
Простой гражданин не может быть активным агентом в этом случае, ведь от одного человека ничего не зависит.
Я имею в виду условное гражданское общество. Понятно, что у простого гражданина нет ресурсов, чтобы выстроить какой-либо влиятельный нарратив, но его мышление очень сильно зависит от того, что ему говорят с телевизионного экрана. Посмотрите, какой всплеск ксенофобии был у нас в 2013 году, когда проходила избирательная кампания мэра Москвы. Но буквально через год соцопросы фиксировали совершенно иную картину.
Когда в 2014 году людей спрашивали, что нужно делать с незаконными мигрантами — узаконить, то есть помочь получить легальный статус, или депортировать, то доля тех, кто ответил, что их нужно узаконить, была такой же (40 процентов!), что и доля тех, кто выступал за депортацию. А что произошло за год? Сменилась публичная повестка. Телевизор перестал муссировать тему «незаконных мигрантов», переключившись на Украину.
Но поразительно, с какой настойчивостью тогдашние участники предвыборной гонки педалировали тему вреда иммиграции, и сколько было всякой лжи. Утверждали, например, что больше половины всех преступлений в Москве совершено «понаехавшими», мигрантами. При этом ссылались на полицейскую статистику. Умалчивая, однако, что «мигранты» в данном случае — это все приезжие из-за пределов Москвы. Между тем доля собственно мигрантов — иммигрантов, то есть выходцев из других государств, в статистике преступности не превышает 3,5 процента.
Кстати, я знаю, что в полиции старшие чины, когда их вызывают на ковер и спрашивают о том, почему на вверенной им территории растет преступность, зачастую сваливают всю вину на мигрантов, не называя конкретных цифр.
Мол, как они могут проводить профилактическую работу с неместным населением? А потом эти идеи спускаются вниз, личному составу, которым внушается, фактически, что мигранты — низшая раса. Как эту проблему решать? Ведь она сама по себе многогранна.
Согласен. Я назову здесь ключевое слово: коррупция. Полицейский чин, который подменяет реальную проблему мнимой — проблему преступности проблемой «этнической преступности» — прекрасно знает, как обстоят дела на самом деле. Он знает и о том, как устроены ОПГ, и о том, в какой мере сами правоохранители вовлечены в неправовые действия, и о том, что роль наркокурьера из Таджикистана в наркотрафике — это роль «шестерки». Но он все равно будет повторять мантру: 90 процентов наркотрафика находится под контролем таджикской мафии. Он просто переводит стрелки. И не в последнюю очередь потому, что так проще отвлечь внимание от действительных участников криминальных схем. Так что если говорить о ключевых проблемах, то это, прежде всего, коррупция и давно назревшая в этой связи реформа правоохранительной системы.
Вот где корень бед, вот к чему нужно адресовать внимание в первую очередь. А не внушать обывателю мысль о том, что все наши беды из-за мигрантов.
Так получается, что в существующей системе власти с ксенофобией ничего не поделаешь?
Тут, опять же, у медали две стороны. С одной стороны, ксенофобия — хороший инструмент канализирования протестных настроений. Люди недовольны — и это мягко сказано — инфляцией, состоянием ЖКХ и так далее. Переключить их внимание на «понаехавших» — эффективный ход, и он, как показывает практика, работает во многих странах. Целые партии успешно выходят с этой повесткой в европейских странах, получают места в парламентах. С другой стороны, власть должна понимать, что это ход опасный, и поощряя такие настроения, можно доиграться. Можно разбудить такие силы, что мама не горюй.
Фото: Андрей Стенин / РИА Новости
Вы в своем докладе пишете, что мигрантов демонизируют в СМИ за счет репортажей о бесчинствах в Европе. Но мне кажется, что у россиян существует концепция «наших» мигрантов, не имеющих отношения к выходцам из Сирии, Ливии и так далее.
Действительно ли наши сограждане переносят этот негатив и на выходцев из Средней Азии?
У нас происходит фактически механический перенос европейской картинки. Если «понаехавшие» в ЕС так себя ведут, то где гарантии, что «наши» мигранты так себя вести не будут? Этот ход работает в голове большинства обывателей. Причем картинка, которую показывают нам, очень сильно отличаются от той, которую видят, скажем, французы или немцы. Там демонстрируется объемная картина. Нам же рассказывают лишь о нежелании мигрантов интегрироваться в общество, стремлении качать свои права…
Условно, нам показывают, что «там хуже, чем у нас».
Стратегически — да, но дополнительная коннотация тоже присутствует. В итоге людей стимулируют думать, что все дело в культуре. Вот если бы «они» (мигранты) были культурно близки «нам», то все было бы хорошо! А коль скоро «они» от нас в этом плане далеки, да еще и, не дай бог, мусульмане, то туши свет. Я думаю, что это очень вредная и непродуктивная логика. Потому что коль скоро эта логика принята, люди — не только простые граждане, но и лица, принимающие решения, — начинают мифологизировать проблематику интеграции.
Начинают переводить эту проблематику в культурный план, в столкновение (или даже в диалог) «цивилизаций».
Между тем интеграция мигрантов — процесс, который требует от управленцев трезвого подхода. Степень интегрированности нового населения можно замерить с помощью конкретных критериев. Это язык, легальное трудоустройство, уровень дохода, жилищные условия. Если эти условия соблюдены, то проблема интеграции более-менее решается. А если у вас людей постоянно выталкивают на обочину, маргинализируют, обращаются с ними как с рабами, то стоит ли удивляться, что они оказываются неинтегрированными в общество? Так что решать надо именно эту проблему. Мы же вместо этого упираемся в вопросы о культурно-религиозной принадлежности. Получается, что человек не интегрирован не потому, что он подвергается социальному исключению, а потому, что он мусульманин.
Фото: Илья Питалев / ТАСС
У нас часто ругают институт пособий для беженцев на основании того, что эти люди благодаря ему не работают и садятся на шею местным трудящимся.
По-вашему, у нас нужно создавать нечто похожее?
Вопрос поставлен не совсем правильно. У нас с институтом пособий и для своих граждан все плохо, какие уж тут пособия для не своих. Так что социальный паразитизм — это не наша проблема. В России вообще стоит забыть идею о том, что кто-то может приехать к нам, чтобы сесть на велфер. Эта тема и в отношении Европы сильно мифологизирована — ее активно педалируют ультраправые. Во-первых, беженцы оказались в Европе не потому, что мечтали о пособии, а потому, что бежали от войны. Во-вторых, так называемые экономические мигранты — это люди, которые приезжают для того, чтобы работать. Есть, конечно, некоторая группа злоупотребляющих системой велфера, но она очень незначительная. Люди решаются на миграцию потому, что хотят подняться сами и дать будущее своим детям. Видеть в них паразитов, желающих сидеть и куковать на нищенское пособие — это карикатура. Что касается наших мигрантов, то у них нет доступа к нашему, с позволения сказать, велферу.
Никаких пособий они не получают.
Так что же делать? Вообще, у нас в стране есть проблема практически полного отсутствия левых (не будем же мы ими считать КПРФ, сталинистов и прочих ностальгирующих по «небесному СССР»), даже в экспертной среде. Как в нашем обществе могут появиться левые силы, которые поднимут проблемы ксенофобии, миграции, толерантности, равенства и так далее? Это вообще возможно, или тут уж ничего не поделаешь — страна такая?
Ростки этого сознания есть. Буквально в январе прошлого года я слышал лозунги демонстрантов, вышедших в день памяти убитых Стаса Маркелова и Насти Бабуровой: «Руки рабочих разного цвета, руки рабочих держат планету».
Но это маргинальные группы.
Они, конечно, очень немногочисленные, но они — настоящие левые: антисталинисты, ненавидящие извращение гуманистических идей Маркса. Да, они маргинальны, но их нельзя сбрасывать со счетов. Кстати, когда я преподаю моим студентам, то вижу немало людей с леволиберальными, левоцентристскими взглядами.
Это и «Шанинка», и факультет Liberal Arts в РАНХиГС. Они через 5-10 лет войдут в активную жизнь и станут что-то менять. Это первое.
Второе — это даже не левые, а либерально настроенные люди, которые на уровне гражданских инициатив делают реальную работу. Знаете, сколько на самом деле маленьких НКО по стране, которых сейчас шельмуют и объявляют иностранными агентами, которые занимаются, скажем, интеграцией детей мигрантов, организацией бесплатных языковых курсов и так далее? Это не леваки, не борцы с капитализмом. Они просто считают, что людям надо помогать. Или вот еще одна инициатива: в парке Музеон изучали среднеазиатские языки. Москвичи приходили и учили узбекский, таджикский и другие языки приезжих, потому что хотели с ними общаться, хотя бы установить контакт, доверие. Они не видят в мигрантах из Средней Азии ни рабов, ни низшую расу, они видят в них таких же людей, как и они сами.
Это тенденция последних лет?
Трудно сказать, но сейчас я ее ясно вижу. Встали на ноги многие НКО, и несмотря на кампанию по их гноблению, они умудряются существовать.
«Такие же дети» в Москве и Петербурге, «Гражданское содействие» и близкие ему структуры в Москве, фонд поддержки просветительских проектов в Екатеринбурге… Это отважные люди, которые вопреки всему делают очень важную работу.
«Подогревают друг друга в своем мачизме» Стычки кавказцев и русских происходят все чаще. Кто в этом виноват?: Общество: Россия: Lenta.ru
Вечером 4 ноября в Москве произошла драка с применением холодного оружия между четырьмя молодыми людьми и мужчиной, который в это время был с четырехлетним ребенком. Конфликт произошел на пешеходном переходе, когда один из юношей толкнул мужчину. Молодые люди были задержаны, и СКР предъявил им обвинение в покушении на убийство. Все они оказались выходцами из Азербайджана, но у троих из них было российское гражданство. Реакция общественности на произошедшее была достаточно предсказуемой — происшествие стало поводом для того, чтобы еще раз поднять национальный вопрос. В широкую публичную дискуссию вступили, в частности, главный редактор телеканала RT Маргарита Симоньян и глава Чеченской Республики Рамзан Кадыров.
«Лента.ру» попросила помочь разобраться в ситуации Даниила Александрова, социолога, профессора НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге.
«Лента.ру»: Почему общественность, просто получив разрозненную информацию о конфликте молодежи условно «неславянской внешности» и мужчины с ребенком, встала на дыбы и требует чуть ли не суда Линча?
Даниил Александров
Александров: Сразу скажу, что не уверен, что люди массово требуют суд Линча. Я вообще ни в чем не уверен с точки зрения фактов по этому событию. Все, что знает массовая публика, это новости в СМИ, которые противоречивы с самого начала и говорят больше о природе новостных СМИ, чем о тех или иных событиях. Новости нужны яркие и резонансные, они должны привлекать людей к затронутой теме и отвлекать внимание от чего-то другого. Я могу говорить лишь об общих причинах конфликтов и реакции публики.
В одной истории, и особенно в ее обсуждении, интересным образом смешались, как это всегда бывает, самые разные аспекты жизни: и обыденные стереотипы, и личные мотивы, и высокие правовые принципы, буквально основы жизни национального государства.
Вот об этом важно поговорить. Но как говорил великий филолог Сергей Сергеевич Аверинцев: «Национальный вопрос такой трудный, что ни скажешь, все будет глупость». Есть опасность наговорить глупостей, но я попробую вслух подумать о поднятом спектре проблем.
Сама новость обладает триггерами, вызывающими понятную реакцию людей. Трое мужчин напали на мужчину с ребенком — это уже новость, вне зависимости от национальности и иного контекста. «Ребенок» тут — триггерное слово. На людей с детьми нападать нельзя. Дальше СМИ добавляют еще один триггер: кавказская внешность. Сразу же возникает реакция: «Смотрите, что творится!» Если бы нам просто сообщили, что четверо мужчин подрались, это вообще не стало бы новостью, СМИ бы об этом просто не написали.
Драка в Новых Ватутинках
Кадр: Telegram-канал Readovka
То есть распространение этой информации — вина СМИ?
Это скорее их «первородный грех», который заключается в том, что СМИ не передают информацию, а сообщают мнения и новости, причем так и тогда, чтобы они были новостями.
Есть старая шутка: если собака укусила джентльмена, то это не новость, а вот если джентльмен укусил собаку, то это новость. Мы еще не знаем, кто на кого напал, кто кого укусил, но СМИ вынуждены сообщать о том, что произошло примечательное событие. Никто еще толком не знает, кто там был, международные ли это мигранты или наши собственные граждане, которые показались кому-то по внешности похожими на кавказцев. Но при этом мы уже сразу что-то сообщаем и потом долго будем разбираться, что было правдой, а что неправдой, кем были эти люди. Так уж устроены современные СМИ.
И сразу же в первых сообщениях смешивается внешность, национальность и гражданство. Если посмотреть на каплю воды, мы увидим, что в ней отражается целый огромный мир. Так и здесь, в этих сообщениях, отражается многое в нашем обществе.
Ведь гражданство — это базовая правовая основа нашего существования! А внешность — это просто расовый стереотип. Но, как говорили еще в советское время, бьют по роже, а не по паспорту.
В конфликтах важно лицо, а не гражданство
Возникло тут же сложное и расплывчатое понятие национальности. С одной стороны, мы это понимаем, как что-то связанное с культурной и языковой общностью, а с другой стороны, это должно быть как-то институционально оформлено. Республика Саха (Якутия) — это, условно, как республика Эстония или республика Франция, это оформленные нации и национальности, а ингерманландцы не нация. И вот все эти аспекты жизни и наших представлений о ней оказались завязаны в один узел в этой истории.
И что же в этом узле?
Первый аспект — это реальное поведение людей. Тех, кто затевает конфликты, тех, кто об этом судит, и тех людей, которые судят о том, кто судит. Здесь смешались в кучу кони, люди, Симоньян, Кадыров, обыватели, журналисты и эксперты, которые приглашены об этом судить.
Второй аспект — это то, что помимо особенностей поведения отдельных людей, есть культурные особенности определенных человеческих общностей. Не нужно при этом думать, что это всегда культурные особенности национальностей или этнических групп.
Есть культурные особенности статусных групп, субкультурных групп. Скинхеды ведут себя одним образом, панки — немного другим, эмо — третьим, статусные и богатые — четвертым, и кавказские молодые мужчины тоже стараются вести себя определенным образом.
В этом смысле есть и этнические характеристики, и национальные в широком смысле. Русские люди — в смысле жители России, почти независимо от национальности и этнической принадлежности, — характеризуются какими-то особенностями, которые их отличают, например, от американцев или французов. Если вы посмотрите на туристов где-нибудь в большом городе, вы можете сыграть в такую игру: вот, это прошли американцы, а это — немцы. Вы пытаетесь догадаться по их внешности и поведению, к какой группе они принадлежат.
Последний аспект — это высокие принципы устройства человеческого общежития. Например, что такое гражданство? Отвечают ли граждане за поведение своей страны в целом? Эти принципы призваны нами управлять, но при этом мы понимаем, что они нередко остаются лишь указателями из серии «если то-то, то иди в эту сторону», а люди ими часто пренебрегают.
Драка в Домодедове
Кадр: Telegram-канал Mash
Правовые нормы, которые существуют и прописаны в законах, нередко противоречат культурным нормам. Первые гласят, скажем, что нельзя наносить вред другому человеку, потому что это наказуемо. А культурные нормы могут требовать ответить ударом на оскорбление. Суд же потом будет говорить: «Вот, он над вами просто посмеялся, а вы его за это по уху кастетом ударили». Но важно понимать, что это нарушение требовали именно культурные нормы, будь то нормы рабочего двора или какой-то этнической группы.
Такое бывает только у нас?
Так во всем мире. Например, Америка имеет региональную культурную специфику. На американском Юге, в особенности горном, долгое время сохранялись принципы кровной мести — примерно, как на Корсике
Какие это народности?
Американцы.
Вне зависимости от цвета кожи, внешности?
Речь о жителях Европы, переехавших давным-давно в Америку. И вот в определенных регионах почти до середины XX века сохранялся принцип кровной мести.
Этому есть культурное объяснение в прошлом. Это не все европейцы, потому что в регионах, в которых селились голландцы, немцы или норвежцы, нет никаких правил кровной мести, и там довольно низкий уровень вооруженных столкновений. А в тех регионах, где расселены горные шотландцы, долгое время сохранялся высокий уровень таких конфликтов между людьми.
По этому поводу написана книга великого американского когнитивного и культурного психолога Роберта Нисбета, посвященная культурно-психологической специфике американского Юга. Чтобы не просто рассуждать о культурных особенностях европейских жителей этого региона, он провел серию экспериментов.
Например?
Вот мой любимый. В большом американском университете студентов из всех концов страны проверяли на спонтанную готовность к конфликту. Эксперимент проводился в коридоре. Навстречу одному студенту шел другой, намеренно не отклоняясь от столкновения. Третий студент, стоящий в стороне, смотрел, на какое расстояние от решительно идущего человека отклонится тот, которому мешают пройти.
Потом к этому третьему человеку подходят и спрашивают о том, как он на этот инцидент отреагировал. Кто-то говорит что-то очень резкое, а кто-то — очень нейтральное. Так вот Нисбет достоверно показал, что потомки шотландцев с американского Юга сворачивают на минимальном расстоянии и реагируют наиболее агрессивно.
У Нисбета по этому поводу есть гипотетическое объяснение. Оно состоит в том, что если вы житель равнин, то у вас на протяжении столетий формируется спокойная коммунальная форма общения. Все это потому, что среди прочего конфликты с соседями ничем не могут вам повредить. Нет шансов, что они придут к вам под покровом ночи, скосят ваш урожай пшеницы и унесут его. А вот под покровом ночи угнать овец можно. Значит и готовность к вооруженному конфликту для сохранения жизни и благополучия семьи должна быть очень высокая.
Фото: Денис Вышинский / Коммерсантъ
Когда я прочитал эту работу, то понял многое про Россию и страны бывшего СССР. Люди, столетиями живущие на равнинах и занимающиеся производством, скажем, фруктов в Ферганской долине, выработали у себя одни привычки.
У них коммунальная жизнь, взаимная поддержка и неготовность к вооруженным конфликтам. Люди же, живущие в горах, в том числе, скажем, Тянь-Шаня и Памира, формировали в себе столетиями воинственный и суровый характер, при котором вы должны быть готовы оборонять свое стадо в любой момент. Каким-то образом эти культурные привычки сохраняются довольно долго.
Так же, вероятно, и жители нашего Северного Кавказа, Дагестана, Чечни и других подобных территорий?
Да, в этой истории они нам напоминают шотландцев, живущих в американских Аппалачах, с независимым характером и склонностью к быстрому насильственному разрешению всех конфликтов.
Понятно, что при этом дальше появляются какие-то личные особенности. Молодые люди склонны следовать таким принципам жизни энергичнее, чем, например, сорокалетние мужчины, которые предпочтут сначала разобраться, прежде чем вступать в конфликт.
Все культурные особенности модифицируются возрастом, полом и так далее. Мы понимаем, что подростки, а это лет до 20 длится, независимо от национальности и происхождения хуже управляют своим поведением.
Нейронаука знает, что подростковый мозг хуже справляется с импульсами, чем повзрослевший мозг. При этом подростки еще должны искать свой статус и бороться за него. А люди в определенном возрасте уже знают свой собственный статус во всех отношениях, гораздо более уверены в себе и вывести их из себя гораздо сложнее.
Так культурные особенности переходят в индивидуальное поведение.
Я не раз говорил всем, кому только могу, что когда мы видим молодых мужчин, которые оказываются вырваны из своего привычного окружения и погружены в новое сообщество, то конфликты практически неизбежны
Да, но у азербайджанцев — участников конфликта с мужчиной с ребенком — были российские паспорта.
Моя точка зрения как исследователя человеческого поведения состоит в том, что паспорта вообще не имеют значения в индивидуальном поведении.
Мы изучали самые разные поселки и города в Российской Федерации. Я очень хорошо помню ситуацию в успешном городе, где есть успешная эффективно работающая промышленность.
Местные жители рассказали мне историю, как для строительства одного из корпусов завода привезли из другого региона России молодых рабочих, которых поселили в общежитии.
Фото: Анатолий Жданов / Коммерсантъ
У них сразу начались конфликты с местной молодежью по поводу девушек, а также в школе были неожиданные беременности у старшеклассниц, которые пришлось скрывать. Это были не просто люди с российскими паспортами, но и славянского происхождения, которых специально привезли, чтобы не создавать концентрацию рабочих-мигрантов. Их рекрутировали за хорошие деньги для работы на важном предприятии.
Зачем они это делали?
Мы понимаем, что при всех культурных особенностях, о которых я говорил, если взять молодых парней и завезти в большом количестве в новый поселок или городок, то они начнут осваиваться. Делают они это с неизбежными конфликтами с местной молодежью, и не только молодежью. Это особенность молодых людей, которые плохо себя контролируют, которым срочно найти молодых женщин, чтобы закрутить с ними роман.
Сорокалетние мужчины смогут либо подавить в себе такие желания, либо найдут способ реализовать их не со школьницами.
Эта история мне очень прояснила проблему: вы создаете условия, в которых молодые мужчины, еще почти подростки, подогревают друг друга в своем мачизме, обмениваясь историями своих успехов и драк.
Если это просто столкновение русских парней, никто не воспринимает это как историю национальных конфликтов с посылом «понаехали!», даже если эти люди приехали издалека. И местные или федеральные СМИ об этом не пишут
А вот кавказскую внешность сразу упоминают. Такая реакция свойственна всем людям, в том числе и работающим в СМИ, которые при этом еще и чувствуют, что будет звонкой новостью, а что нет.
То есть то, что у тех молодых азербайджанцев было российское гражданство — это неважно и никак их ни к чему не обязывает?
Безусловно, я не удивлен, что у этих молодых людей оно есть.
Во всех моих полевых исследованиях трудовые мигранты, в особенности нелегальные, — это люди, которые боятся бога, начальства и полиции и ходят буквально по стеночке.
Потому что их задача заключается в том, чтобы заработать как можно больше денег, жить все это время без проблем, отсылать деньги семье или уехать с этими деньгами обратно.
Хорошо помню попытки разобраться в существовавших конфликтах в одном из городов России, где на территории очень бедного района, можно сказать гетто, жили какие-то трудовые мигранты, работающие на небольшом производстве и там же, на чердаке, спящие. Они выходили оттуда в основном для того, чтобы немного пройтись, купить мешок картошки и уйти обратно.
Буквально в соседнем доме был конфликт, когда туда под воздействием каких-то веществ ворвалась молодежь, крича, что разберется со всеми русскими, с мужчинами одним образом, с женщинами — другим. Обошлось без жертв, и сами жители дома быстро выяснили, кто были эти молодые люди. Они родились в этом городе, а их родители когда-то давно переехали туда из Закавказья, работали, освоились, купили себе отдельные дома, стали мелкими и средними успешными бизнесменами.
С одной стороны, они привилегированны, поскольку успешнее и богаче многих коренных жителей этого города, в том числе и этих бедных районов.
С другой — они чувствуют себя обиженными. Это такая проблема второго и третьего поколений мигрантов, известная во всем мире. Мигранты первого поколения приезжают, чтобы сменить тяжелую жизнь у себя на родине на чуть более легкую на новом месте и зарабатывать честным трудом. Во всем мире люди, которые пытаются заработать с помощью вооруженного конфликта, либо делают это на своей родине, либо быстро приезжают, делают свое дело и уезжают. А те, кто пытается устроиться плотно, стараются получить «социальную прописку» в местной жизни.
Но вот их дети оказались тут не сами — их привезли родители, или они родились здесь. И у них возникает непонимание: вот, вроде бы они — крутые пацаны, они здесь родились и учились, а их как-то никто не любит. Отсюда возможны конфликты самого разного рода. Эта проблема общемировая и, опять же, не связанная ни с какими национальными особенностями.
Фото: Александр Казаков / Коммерсантъ
Получается, что эта проблема возникает из-за того, что местное общество не принимает их, и они не понимают — почему?
Да, именно так.
В том смысле, что они считают себя даже лучше, чем многие местные жители, а местные жители все равно считают их людьми второго сорта.
Для того чтобы понять, как работает этот человеческий механизм независимо от гражданства, национальности и этнического происхождения, я объясню это на другом, совершенно радикальном примере.
Исследователи американского массового школьного насилия, то есть тех молодых людей, которые приходили в школу и стреляли в своих товарищей, показали, что большинство этих подростков-шутеров считают себя очень крутыми пацанами, но при этом их никто не любит. Эта характеристика насквозь проходит через большинство таких людей. В какой-то момент, если у них есть склонность к агрессии, они находят папино ружье и идут в школу доказывать, что они реально крутые, ценой своей собственной жизни.
Этот радикальный пример нам объясняет, как работает человеческая мотивация, в особенности молодежная. Это чувство ущемленного достоинства, возведенное в высокую степень.
Если меня обидели, мне будет неприятно, но я не буду чувствовать, что мое достоинство ущемлено, потому что к своему возрасту и сединам я заработал самоощущение, которое трудно испортить плохим поведением окружающих людей.
Но каждому из нас было 16-20 лет, мы переживали неприятие людей и обиды, нередко воображаемые, гораздо острее. Люди в этом возрасте склонны, если их не принимают окружающие, даже совершить самоубийство
Эти подростковые самоубийства на почве непринятия окружением нам тоже хорошо известны. Самоощущение «я такой крутой, а меня отвергают» ведет к радикальным формам выхода из ситуации: суицидальные мысли, насилие в отношении других и так далее.
Это верно и в случае с той молодежью из азербайджанских семей?
Да, но когда мы видим, что они так себя ведут, то сразу начинаем приписывать это каким-то азербайджанским особенностям. И это совершенно неверно.
Если в их происхождении и есть что-то важное для понимания ситуации, то только одно: они представляют собой меньшинство, которое не полностью интегрировано в общество.
Это структурное объяснение не отменяет индивидуальной ответственности — ответственность за любое насилие лежит на человеке, который его совершает. Никакие ущемленные аффекты подростков, берущих оружие и идущих с ним в школу, не могут оправдать ужасное насилие, которое они совершают. Так же и здесь. Чувство ущемленного достоинства, вызванное дискриминацией, не может оправдать насилие.
Но мы сейчас говорим не об оправдании, а о понимании — как устроена человеческая жизнь, что заставляет людей вести себя определенным образом, чтобы, если мы захотели исправить ситуацию, то хотя бы имели правильный ход мысли, а не просто стереотипы.
Могут ли какие-то национальные авторитеты, община повлиять на таких людей в целом?
Тут важно отличие абстрактных наций и национальностей от реальных местных сообществ. Потому что повлиять на поведение молодежи можно, признаемся честно, только в том случае, если они ожидают от своей общины наказание за свое поведение. И надо сказать, что один из исключительных людей в этом смысле — это глава Чечни Рамзан Кадыров, обладающий силовым ресурсом для наказания почти кого угодно почти что на любой территории.
В этом смысле слово Кадырова в отношении кого угодно, а не только чеченцев, будет иметь вес как слово человека, обладающего силовым ресурсом. Но если рассматривать это более абстрактно как национальное лидерство и людей определенной этнической группы или национальности где-то далеко, то никакого влияния нет и быть не может. Потому что национальные лидеры далеко, и, главное, они не имеют прямой связи с людьми.
А религиозные лидеры?
Тоже.
Вы можете исповедовать какую-нибудь ветвь ислама и считать, что ваш духовный лидер, скажем, где-то в Европе или Пакистане. Но в повседневной жизни вы не будете слушать его советы, и сиюминутные мотивы будут преобладать в вашем поведении
А вот если вы очень религиозный и ходите в местную мечеть, то местный имам, который знаком с вами лично, может иметь на вас существенное влияние. Понятия социальной и географической дистанции никто не отменял — важно, близко к вам лидеры ваших мнений или далеко.
В местной общине возможно воздействие без силовых приемов, а просто угрозой осуждения и остракизма.
И такие угрозы, даже потенциальные, могут оказать существенное влияние на поведение молодежи.
При этом я думаю, что для разных этнических групп могут быть очень разные условия существования диаспоры. И поэтому для одних групп это влияние может работать, а для других не будет. В более плотных и сплоченных религиозных диаспорах влияние будет более сильным, а в несплоченных диаспорах и неплотных религиозных общинах это влияние будет слабым.
Я склонен думать, что для граждан России азербайджанского происхождения, мигрантов второго поколения, местная община практически не имеет значения.
Почему?
Потому что они уже достаточно интегрированы в свободную российскую жизнь и экономику, чтобы эта община имела довольно вторичное значение. Но при этом они недостаточно интегрированы, чтобы не испытывать чувства, приводящие к конфликтам. Это такая промежуточная позиция, которая может частично приводить к конфликтам, не из-за национальности конфликтующих, а из-за их социальной позиции.
От одних отстали, к другим не пристали — попадание в зазор между социальными группами порождает проблемы.
Если думать всерьез о социальной работе с мигрантами, с этническими группами, — в том числе о гражданско-политической работе в широком смысле, — то надо внимательно смотреть на их специфику. Если люди религиозные и у них сплоченная религиозная община, то слова лидера будут иметь значение. Но могут и не иметь. Если мы сравним паству каких-то протестантских групп и паству православных церквей в одном регионе, то увидим, что, скажем, баптисты более склонны слушать советы и указания своего проповедника, чем сходная молодежь, участвующая в жизни православного прихода. Я не буду говорить, хорошо это или плохо, просто так устроен мир.
И если вы имеете дело с очень секулярными мигрантами, то бессмысленно взывать к исламским ценностям. Если же вы имеете дело с людьми в общине, в которой это очень важно, то, может быть, имеет смысл обратиться к их имаму.
Если вы хотите, чтобы социальные работники могли вмешиваться в жизнь мусульманских меньшинств где-то в регионах — да и в Европе тоже, я это обсуждал с европейскими коллегами, — то вы должны в составе соцработников иметь религиозно-авторитетных людей.
Они, в отличие от любой прекрасной женщины социального работника, смогут с авторитетом объяснить, что, предположим, бить жену и детей — не исламское поведение.
Но, повторюсь, если эти мигранты давно атеисты, что бывает часто, то абсолютно бесполезно делать это. В России, которая была частью СССР, огромная многонациональная диаспора разного типа, характера и уровня религиозности. Полицейские или социальные работники зачастую во всех этих подробностях не могут разобраться.
Фото: Саид Царнаев / РИА Новости
А что вы скажете о полемике Симоньян и Кадырова, где одна говорит, что сама с Кавказа, но «все эти «приезжие» и «лица кавказской национальности» допрыгаются», а другой критикует СМИ за то, что в таких новостях всегда фигурируют строки о «кавказской национальности» дебоширов. Они-то разбираются в теме?
Там, можно сказать, буквально философско-политический диалог о том, кто за кого отвечает и каким образом. Очень интересный момент заключается в том, что Симоньян и Кадыров поменялись идеологическими позициями.
Первая, сторонница государства, гражданской нации Российской Федерации, выступающая на международной арене как глава RT, неожиданно рассуждает в терминах повседневных стереотипов и представлений, согласно которым все люди определенной национальности обладают какими-то определенными качествами.
Кадыров же, который очень любит управлять чеченцами как целостной группой с общими ценностями и правилами поведения, которые он готов насаждать всеми средствами, который полагает, что является не просто руководителем республики, но всей своей нации, как он ее понимает, внезапно занимает позицию, можно сказать, либерального политического философа. Он говорит, что каждый отвечает сам за себя, и о том, что нет таких национальных объединений, которым можно приписать вину за каких-то отдельных людей, даже не за отдельных представителей определенной нации. Это очень либеральная политическая позиция: каждый отвечает сам за себя, а коллективной ответственности не существует. Внутри Чечни он обычно занимает другую позицию.
Но у любого объединения есть та или иная ответственность за его представителей, разве не так?
Тут мы подходим к необычайно важному парадоксу, который не разрешен ни в обыденном смысле, ни в политическом и юридическом. Во всем мире широко распространен принцип прав наций на самоопределение в том смысле, что у наций есть определенные права как на международной арене, так и внутри. Например, во многих странах отдельные языковые общности могут требовать на основе исторического наследия право бесплатного государственного преподавания своего языка в школах их региона.
Проблема, как я ее вижу, заключается в том, что в правовых принципах не может быть прав без соответствующей ответственности. Если у коллективного актора, а значит и у всех членов коллектива, есть права, то, наверное, есть и ответственность
Если у суверенных наций, образующих национальное государство, есть права на международной арене, то у их граждан есть там и ответственность. Если вы затеяли агрессивную войну, то вас могут победить и разгромить так, что будет страдать гражданское население, как, например, при страшной бомбежке Дрездена во время Второй мировой войны.
Никто не сомневался, и международные юридические принципы подтверждали то, что немцы ответственны за войну, и поэтому их можно было бомбить, а потом наказать контрибуциями и репарациями. После обеих мировых войн часть национального богатства Германии, которое еще оставалось после разрухи, была вывезена за пределы этой страны. Все население Германии должно было платить своей бедностью за агрессию своего государства.
Когда речь идет о национальных государствах и их гражданах, идея состоит в том, что они ответственны за действия своего правительства вне зависимости от своей этничности. Если эта страна затеяла войну и проиграла ее, то все ее граждане заплатят за это вне зависимости от своего расового и этнического происхождения.
А как быть с национальными группами, которые не обладают национальной суверенностью — у них нет национальных государств, таких как Франция, Германия, Испания?..
Вот тут-то и возникает неразрешенная коллизия. Могут ли баски в Испании иметь какие-то коллективные права на что-то, независимо от того, есть у них Баскония или нет? Если кто-то признает за ними коллективное право получать привилегии или права по этнической или национальной принадлежности, то тогда возникает вопрос, почему не может быть коллективной ответственности за эти поступки.
Последовательная либеральная позиция говорит, что нет ни коллективных прав, ни коллективной ответственности. За безобразное поведение тех или иных мужчин не должны отвечать все мужчины
За безобразное поведение тех людей, у которых есть какая-то языковая и этническая идентичность, не должны отвечать другие люди, обладающие этими же характеристиками. Потому что они не связаны между собой никакими контрактными узами, порождающими общую ответственность.
Если мы просто русские или евреи, да еще и живем в разных странах, то у нас нет коллективной ответственности, потому что мы ни в какие контрактные отношения взаимной ответственности не вступали. Соответственно, у нас может не быть и коллективных прав.
Парадокс с Кадыровым состоит в том, что внутри Чечни он считает, что все чеченцы должны вести себя определенным образом, как если бы они были бы связанными частями единого целого. Чеченские женщины должны быть такими-то, чеченские мужчины — такими-то. Есть правила, которые он продвигает через свой Twitter и другие социальные сети, и, имея силовой ресурс, внедряет эти правила жесткими способами.
Фото: Александр Петросян / Коммерсантъ
Если бы он проводил эту политику последовательно, то распространил бы ее и на то, что все чеченцы должны отвечать за поведение своих соплеменников и за пределами Чечни. Но, как свойственно людям в принципе, идеологические конструкции, которые он использует, возбуждаются у него в зависимости от ситуации.
Получается, в диалоге с Симоньян ему удобно занять такую «либеральную» позицию?
Да, конечно, хотя она в целом ему несвойственна. А Симоньян, которая должна была бы занять международную концептуальную парадигму как глава телесети российского происхождения, занимает какую-то обыденно-национальную позицию. Согласно ей, есть кавказские национальности, которые «допрыгаются».
По здравому размышлению меня эта история порадовала. Потому что, если Рамзан Кадыров вынужден принять публично такую либеральную позицию, это значит, что она имеет право на существование в стране, в которой в общем-то либерализм сейчас не очень популярен.
Позиция, согласно которой есть свободные индивиды, не обязанные следовать всем требования, которые им приписывают культурные или национальные общности, — это здравая позиция, и хорошо, что она прозвучала.
Люди, которые совершили проступок, должны сами за него ответить, а мы не должны их вину переносить ни на какие национальные и прочие общности.
Путин начал украино-российскую войну. Но расплачиваются русские иммигранты.
За неделю до рождения нашей дочери я получил длинное сообщение от родителей моего партнера. Его содержимое меня удивило. Хотели узнать, чью фамилию мы собирались ей дать.
Подумай о ее будущем , убеждали они. У нее будет больше возможностей, если у нее будет ваша фамилия .
Я австралиец, и моя фамилия Брукс. Простой. Англо. Ее отца нет. В нем четыре слога, немая буква «к», а оканчивается она на «ов». Не легко написать, не легко сказать. Но проблема была не в этом. Проблема в том, что он русский.
Я предположил, что они драматизируют.
Что дискриминация, о которой они говорили, была внутренней, исходила от них самих, а не от западного общества, предрассудок, привезенный ими из Советского Союза. Но за 2,5 года, прошедшие с тех пор, как родилась наша дочь, я увидел проблески тонкой стигмы, с которой сталкивается мой партнер, иммигрант из России, живущий на Западе.
Действительно ли изгнание русских всех мастей и идеологий из западной культуры является признаком исторической справедливости? Это действительно правильно?
Я видел, как люди вздрагивают, когда мой напарник говорит, откуда он, словно перед их глазами проносится монтаж голливудских злодеев. Это шутливый бал, компанейский э-э-э , возможно, усиленный внушительными размерами моего партнера. Но это иллюстрирует предположения: он из тех, кого следует подозревать. Он опасен. Он русский!
Затем последовало вторжение Владимира Путина в Украину. То, что делает российский президент , опасно — и ужасно. Он вторгся в независимую страну, и теперь миллионы украинцев перемещены, а тысячи умирают.
Он намекнул, что применит баллистические ракеты и ядерное оружие «в случае необходимости». Страх — вполне понятная реакция на поведение Кремля.
Однако страх все больше превращается в фанатизм. 26 марта президент Джо Байден заявил: «Вы, русский народ, нам не враг». Так почему же мы получаем сигнал, что они есть?
С тех пор, как Россия вторглась в Украину, произошел стремительный отказ от всего русского: водка вылилась в сточную канаву, губернаторы США призвали убрать ее с полок. Музыкантам и танцорам запретили выступать, сняли фильмы и режиссеров. Избегали и мертвых русских. Уэльский оркестр вырезал произведение композитора Чайковского из запланированного концерта, а имя космонавта Юрия Гагарина было удалено из ежегодного сбора средств в США. Российских спортсменов не пустили на футбольные турниры ФИФА, как и белорусов на Бостонский марафон. виртуальный Сборная России была удалена из видеоигр EA Sports.
Эти бойкоты могут показаться символическими, но они превратились в настоящую дискриминацию.
Член палаты представителей Эрик Суолвелл, штат Калифорния, предложил «выгнать всех русских студентов из Соединенных Штатов». Meta, отклоняясь от своей обычной политики, разрешила пользователям Facebook и Instagram публиковать ненавистнические высказывания против российских оккупантов. В Мюнхене частная медицинская клиника отказалась принимать российских или белорусских пациентов.
А предрассудки почти всегда идут рука об руку с насилием. Германия сообщила о 308 преступлениях против русских иммигрантов, включая 15 актов насилия, с начала вторжения. Студенты в Чехии подверглись преследованиям. На Майорке, в Испании, где сейчас живем я, мой партнер, наш ребенок, на домах русских нанесены граффити; другие граффити называли их «убийцами». Российские магазины и рестораны в США были повреждены, а их владельцам угрожали.
Эти инциденты меньше по сравнению с ужасами, с которыми сталкиваются украинцы. Их страдания ужасны. Но как мать полурусского ребенка, я бы солгала, если бы сказала, что не беспокоюсь о собственной семье.
Даже для маленькой девочки плохое время быть русской.
Некоторые из тех, кто распространяет эти антироссийские настроения, признают, что в них есть аспект несправедливости, особенно когда культурная изоляция не делает различий между русскими, которые выступают против войны или поддерживают ее, поддерживают Путина или бежали от его диктатуры. На прошлой неделе престижный Уимблдонский теннисный турнир запретил участие российских и белорусских участников, несмотря на то, что игроки соревнуются индивидуально, а не как страны. Британская ассоциация лаун-тенниса, которая подписала запрет, подчеркнула его несправедливость, признав, что запрещенные игроки «могут не соглашаться с действиями своих правительств, и эта ситуация находится вне их контроля».
Верно. Война на Украине — ситуация, неподвластная любому теннисисту, как родиться русским или белорусом. И тем не менее они запрещены. Влиятельные западные голоса поддерживают такое отношение, несмотря на то, что оно явно нарушает принципы справедливости и терпимости.
Обозреватель Washington Post Салли Дженкинс утверждала, что действия Уимблдона были «совершенно правильными». Она писала: «Война, в отличие от тенниса, — это не индивидуальное предприятие. Это национальный. Россия — не только Путин — разрушает Украину».
Здесь все становится неясно. Верно ли сказать, что Россия и, следовательно, русские несут ответственность за войну? Может ли Путин, который в 2020 году изменил конституцию, позволив ему фактически оставаться у власти до 2036 года, считаться представителем российского народа? А как мы определяем «русских»? Русские в России? Русские в Украине? эмигранты из России? Мой партнер и ему подобные, чьи семьи покинули Советский Союз в поисках лучшей жизни? Виновата ли моя крошечная дочь?
Дженкинс утверждал, что да: «Даже самые невинные россияне будут расплачиваться за грабительские действия режима Владимира Путина». Это вдохновило одного комментатора ее истории на ответ: «Может быть, нам следует собрать всех русских, живущих здесь и в Англии, и поместить их в лагеря для интернированных».
Другой добавил: «Россия, земля насильников и убийц. Пусть позор омоет их всех».
Культурные и спортивные запреты, а также комментарии, пропагандирующие тотальную дискриминацию и ненависть, поощряют и узаконивают остракизм русских. Они гремят костями русофобов и превращают их в плоть.
Я заметил особый сдвиг в социальных сетях после обнаружения убитых мирных жителей и душераздирающих сообщений о пытках и изнасилованиях в Буче, Украина. Русские называли животных злыми, бесчеловечными. В письме в «Нью-Йорк Таймс» говорится, что «должен быть коллективный недостаток характера». Это сообщения, которые я не хочу, чтобы моя дочь услышала. Зверства были совершены в Буче. Но предполагать, что со всеми русскими что-то изначально не так, однозначно ксенофобно. Предполагать, что с любой расой что-то изначально не так, — это ксенофобия. Люди ущербны. Но это человеческая черта, а не признак этнической принадлежности.
Как определить «русских»? Русские в России? Русские в Украине? эмигранты из России? Мой партнер и ему подобные, чьи семьи покинули Советский Союз в поисках лучшей жизни?
Ненависть может быть выражением бессилия.
Война ужасна, и люди хотят делать что-то . Когда Международная федерация кошек запретила участвовать в своих соревнованиях кошкам, выведенным в России, она заявила, что не может «просто наблюдать за этими зверствами и ничего не делать». Он действовал путем запрета вражеских кошек. Люди и учреждения хотят быть на «правильной стороне истории». Но является ли изгнание русских всех мастей и идеологий из западной культуры признаком исторической справедливости? Это действительно правильно?
И что дает выплескивание гнева и возмущения через форму коллективного наказания? По крайней мере, чего он добивается, что не помогает Путину? Для него русофобия подпитывает его нарратив о «враждебном Западе». Его оправданием вторжения в Украину была денацификация. Поэтому, когда люксовый бренд Chanel недавно отказался продавать товары россиянам, было нетрудно, учитывая нацистские связи основательницы Габриэль «Коко» Шанель, кричать о фашизме. Он подходит путинскому нарративу как перчатка из телячьей кожи.
Теперь я понимаю, что забота бабушки и дедушки моей дочери исходила из места защиты. Имя ее отца наполнено советскими страданиями и напряженностью времен холодной войны. Это «вражеское» имя, бремя, без которого она, как Брукс, могла бы жить. Мой материнский инстинкт всегда защищает. Я дал ей фамилию Брукс, но прежде всего потому, что мы с ее отцом не женаты. Я все еще хочу, чтобы моя дочь гордилась своими корнями. Я никогда не хочу, чтобы она скрывала какую-либо часть того, кто она есть. Но со временем я думаю, что, возможно, родители моего партнера были правы.
Как русские видят Россию — Harvard Gazette
Президент Владимир Путин быстро принял меры, чтобы ограничить, а затем объявить вне закона любое новостное агентство, платформу социальных сетей или критический голос в России, оспаривающий нарратив Кремля о вторжении в Украину.
Поскольку российский лидер ограничивает доступ в Интернет и угрожает конфисковать активы фирм, которые не выполняют его требования, многие иностранные медиакомпании резко свернули свою деятельность в России.
Поскольку доступ к YouTube, Facebook и другим платформам внутри России становится все труднее, как будут меняться взгляды на войну?
The Gazette поговорила с Наташей Ефимовой-Триллинг, бывшим редактором и репортером The Moscow Times и полевым продюсером BBC. В настоящее время она является редактором новостей в проекте Russia Matters Белферовского центра Гарвардской школы Кеннеди, который предоставляет политикам и общественности исследования и анализ России и американо-российских отношений. Интервью было отредактировано для ясности и длины.
ГАЗЕТА: Что большинство россиян, не принадлежащих к элите, знают об Украине? Откуда они берут информацию?
ЕФИМОВА-ТРИЛЛИНГ: Как ни странно, я слышал, что люди знают, что идет война, хотя, согласно новому закону, публично называть военную кампанию «войной», «вторжением» или «нападением» можно вам в тюрьме на срок до 15 лет. Существует широко распространенное мнение, что на войне все стороны лгут и плетут интриги, и многим обывателям кажется, что докопаться до истины непомерно сложно, если не невозможно.
Россияне вообще довольно скептически относятся к любому правительству.
Согласно исследованию независимого Левада-центра, проведенному в прошлом месяце, хотя рейтинг одобрения Путина составляет 71 процент, доля респондентов, назвавших его человеком, которому они доверяют, составила всего 32 процента (по сравнению с 59 процентами).процентов в ноябре 2017 года). Что касается восприятия русскими глобальной оппозиции Москве, идея о том, что Запад хочет навредить России, очень распространена. Как сказал мне один социолог, в целом среди россиян сложилось мнение, что Запад найдет причину для введения новых санкций независимо от того, что делает Россия. Китай, Индия и большая часть Ближнего Востока не осуждали Россию так, как США и Европа.
Согласно последнему исследованию медиапотребления Левады, 62 процента россиян по-прежнему получают новости из телевидения, которое почти полностью контролируется государством. Это упало с 90 процентов в 2016 году. Использование онлайн-источников выросло за тот же период с низких до средних 20 процентов до 37 процентов для социальных сетей и 36 процентов для новостных сайтов.
ГАЗЕТА: Большинство людей принимают версию Кремля или они просто говорят об этом публично? Есть ли демографические, географические, образовательные различия в том, кто каким частям официальной сюжетной линии верит?
ЕФИМОВА-ТРИЛЛИНГ: Через несколько дней после начала войны различные опросы показали, что россияне поддерживают ее примерно двумя третями респондентов; социологи, которым я доверяю, сказали, что считают это довольно точным. Они отметили, что это говорит о том, что против войны выступает значительное меньшинство и что масштаб происходящего в Украине еще не осознается. Причины, которые люди приводили в конце февраля в поддержку войны, в основном отражали нарратив государства — защита русскоязычного населения самопровозглашенных республик на востоке Украины, недопущение размещения баз НАТО на Украине, обеспечение безопасности границ России, «демилитаризация» Украины и так далее.
Совсем недавно новый опрос, запущенный антикремлевским активистом, показал, что 59 процентов россиян поддерживают войну. Из них 73 процента доверяют государственным СМИ. Тем не менее, основной эмоцией, выраженной в онлайн-постах, проанализированных для этого проекта, была симпатия к украинцам (30,4%). Многое из того, что государство говорит об Украине — что это марионетка Запада — доминирует в эфире уже много лет, поэтому есть много унаследованных взглядов как на Украину, так и на Запад. Что касается разногласий между различными группами, то социологи отмечают возрождение старых расколов: большие города и провинции, молодые и старые, потребители онлайн-новостей и потребители телевизионных новостей, антипутинские и пропутинские. Между прочим, высокопоставленные политические элиты по большей части удвоили свою поддержку Кремля. Годы западных санкций сделали их более зависимыми, чем когда-либо, от его пряника и уязвимыми для его кнута.
ГАЗЕТА: Становятся ли россияне более информированными по мере того, как бушует война, или менее, поскольку Москва запрещает независимые репортажи и западные социальные сети?
ЕФИМОВА-ТРИЛЛИНГ: Не могу точно сказать, растут ли знания, но подозреваю, что да, по крайней мере, в некоторых кругах.
Два фактора, которые, по мнению социологов, повлияют на общественное мнение, — это продолжительность конфликта и потери русских на поле боя. Последнее сыграло огромную роль в настроении российского общественного мнения против первой войны в Чечне в 1994–1996 гг., но медийная среда тогда была намного свободнее — основная причина, по которой Путин подавлял прессу. Сейчас мы наблюдаем очаги настоящего беспокойства и гнева со стороны семей военнослужащих. Об этом мы узнаем благодаря видеороликам, записанным на мобильные телефоны. Таким образом, показательно, что даже без заметного освещения этого вопроса в прессе военные были вынуждены на прошлой неделе признать, что призывников действительно отправляют воевать в Украину, вопреки более ранним опровержениям.
ГАЗЕТА: Некоторые на государственном телевидении начинают жаловаться на войну и отклоняться от сценария. Это имеет смысл?
ЕФИМОВА-ТРИЛЛИНГ: Пока рано говорить. Однако это еще одно напоминание о том, что в России существует плюрализм мнений: родственники, друзья и коллеги ссорятся и изо всех сил стараются избегать политики, чтобы не портить отношения.
GAZETTE: Может ли закрытие популярных предприятий, таких как Starbucks и McDonald’s, или потеря доступа к фильмам или платформам социальных сетей пробить пропагандистский пузырь, в котором живут многие россияне? Как Путин им объясняет, почему это происходит?
ЕФИМОВА-ТРИЛЛИНГ: Согласно опросам общественного мнения, широко распространена идея о том, что Запад стремится ослабить Россию и найдет для этого оправдания, несмотря ни на что. Действительно, судя по одному недавнему личному разговору, акцент Запада на наказании России и вооружении Украины, а не на оказании широкомасштабной гуманитарной помощи украинцам, пострадавшим от войны, иногда подтверждает это восприятие. И если русские чувствуют, что на них коллективно нападают — например, из-за санкций — они могут сомкнуть ряды вокруг правительства, как бы оно им не нравилось. Вообще говоря, жизненный опыт россиян заставил их стать более находчивыми и выносливыми, чем те, кто жил в относительной стабильности и непрерывном материальном комфорте.