Нигилист антоним: Антонимы к слову «нигилист» – словарь антонимов

Содержание

перевод на английский, синонимы, антонимы, примеры предложений, значение, словосочетания

То есть, если ты делаешь что-то возмутительное и оскорбительное с позитивным настроем — то ты сатирик; но если ты относишься к этому цинично, то ты нигилист ?	If you do some big, outrageous, offensive thing with a positive attitude, you’re a satirist, but if you’re cynical about it, then you’re a nihilist ?
Потом доктор, молодой человек, не то что совсем нигилист , но, знаешь, ест ножом… но очень хороший доктор.	Then the doctor, a young man, not quite a Nihilist perhaps, but you know, eats with his knife…but a very good doctor.
Я нигилист , но люблю красоту.	I am a nihilist , but I love beauty.
Недаром же он был нигилист !	He was not a nihilist for nothing!
Всякий спор с нигилизмом бесполезен: нигилист , если только он логичен, сомневается в существовании своего собеседника и не совсем уверен в собственном существовании.	With nihilism , no discussion is possible; for the nihilist logic doubts the existence of its interlocutor, and is not quite sure that it exists itself.
Он нигилист . — Как? — спросил Николай Петрович, а Павел Петрович поднял на воздух нож с куском масла на конце лезвия и остался неподвижен.	He is a nihilist ! What? asked Nikolai Petrovich, while Pavel Petrovich lifted his knife in the air with a small piece of butter on the tip and remained motionless.
И чем он от нас так уж очень отличается? — с нетерпением воскликнул Павел Петрович. — Это все ему в голову синьор этот вбил, нигилист этот.	And in what way is he so different from us? exclaimed Pavel Petrovich impatiently. It’s that grand seigneur of a nihilist who has knocked such ideas into his head.
Помню, что — по князю Мещерскому нигилист есть человек настолько ядовитый, что от взгляда его издыхают курицы.	I remember that, according to Prince Meshtcheski, a ni — hilist was such a poisonous person that his very glance would kill a fowl.
Нигилист — это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип.	A nihilist is a person who does not bow down to any authority, who does not accept any principle on faith, however much that principle may be revered.
Нигилист-это человек, который судит, что реального мира не должно быть и что мир, каким он должен быть, не существует.	A nihilist is a man who judges that the real world ought not to be, and that the world as it ought to be does not exist.
Три немецких нигилиста угрожают чуваку, называя себя похитителями, однако мод говорит, что они друзья Банни.	Three German nihilists threaten the Dude, identifying themselves as the kidnappers, however Maude says they are friends of Bunny.
Его можно рассматривать как нигилиста и фаталиста.	He can be seen as a nihilist and fatalist.
Хэтти, пожалуйста скажите этим нигилистам что вы поддерживаете мое ходячее рабочее место?	Hetty, will you please tell these, uh, nihilists that you support my walking workstation?
Некоторые журналы, включая Life и Playboy, изображали представителей бит-поколения нигилистами и неинтеллектуальными.	Several magazines, including Life and Playboy, depicted members of the Beat Generation as nihilists and as unintellectual.
Он определяется нигилистами как редкое заболевание, но его распространенность неизвестна.	It is defined as a rare disease by the NIH but the prevalence is unknown.
Поскольку они отрицают как концептуальную фикцию, так и реальность, их следует считать главными нигилистами .	Because they deny both conceptual fiction and reality, they should be considered the nihilist — in — chief.
Лженаука не изучается на университетском уровне, а также не поддерживается и не признается нигилистами .	Pseudoscience isn’t studied at the university level, nor is it supported or recognized by the NIH.
Только прочитав о нигилистах в русской прессе, он увидел в этом возможность встретиться с настоящим богом.	Having only read of ‘nihilists’ in the Russian press he saw the chance to meet the real one as a godsend.
Тьма готов – нигилистическая . В то время как эмо – циничная	Goths’ darkness is nihilistic , whereas emos’ is cynical.
Тексты песен часто выражают нигилистические взгляды или имеют дело с социальными проблемами, используя внутренний, кровавый язык.	Lyrics often express nihilistic views or deal with social issues using visceral, gory language.
На него в значительной степени повлияли экзистенциалистские и нигилистические течения в философии, а также Дада и сюрреалистические течения в искусстве.	It was largely influenced by the existentialist and nihilist movements in philosophy, and the Dada and surrealist movements in art.
Однако такой нигилистический взгляд на наше существование не вытекает из размеров нашего планетарного дома, и сам Рассел не был нигилистом .	But no such nihilistic view of our existence follows from the size of our planetary home, and Russell himself was no nihilist .
Такие песни, как ‘РСР с ума’, ‘никуда’ и ‘ходит’ захватили нигилистический панк существования.	Songs such as ‘PCP Crazy’, ‘Going Nowhere’ and ‘Walking About’ captured the nihilistic punk existence.
Как таковая, эта работа, по-видимому, представляет собой нигилистический и безнадежный взгляд на человеческое состояние.	As such, the work seems to represent a nihilistic and hopeless view of the human condition.
Человек без этих четырех фраз имеет суровый нигилистический взгляд.	One without these four phrases has a severe nihilistic view.
Это считалось абсурдным, безответственным и нигилистическим-потому что так оно и было, и сами создатели так говорили.	It was considered absurd, irresponsible, and nihilistic — because it was, and the creators said so themselves.
Такую интерпретацию можно сравнить с нигилистическим тоном более известного произведения Кафки метаморфоза.	Such an interpretation can be compared to the nihilist tone of Kafka’s better — known work, The Metamorphosis.
Политика Советского Союза в отношении нигилистических террористических группировок остается неясной.	The policy of the Soviet Union toward nihilistic terrorist groups remains unclear.
Бытие как существующего, так и несуществующего состоит из вечных и нигилистических воззрений в целом.	Being both existent and non — existent consists of the eternal and nihilistic views altogether.
Это убийство в народе считается самой успешной акцией русского нигилистического движения XIX века.	The assassination is popularly considered to be the most successful action by the Russian Nihilist movement of the 19th century.
Оно нигилистическое , тревожное, но почему-то успокаивающее.	It’s nihilistic , it’s angsty, but it’s somehow comforting.
Менее нигилистическое мнение состоит в том, что дело ЮКОСа предполагает, прежде всего, ряд импровизаций Путина, а не реализацию последовательной задачи.	A less nihilistic view is that the Yukos affair suggests above all a series of improvisations by Putin rather than a coherent agenda.
Содержание работ Паланика было охарактеризовано как нигилистическое .	The content of Palahniuk’s works has been described as nihilistic .
Не думаю, что «Исламскому государству» уготовано долгое существование. Из-за нигилистической ярости этой организации многие страны уже сплотили против нее свои ряды.	I don’t think that the Islamic State is destined to survive for the long term; its nihilistic fury already has many other countries closing ranks against it.
Третий роман, эта отвратительная сила, развивает тему нигилистической науки, угрожающей традиционным человеческим ценностям, воплощенным в легендах Артура.	The third novel, That Hideous Strength, develops the theme of nihilistic science threatening traditional human values, embodied in Arthurian legend.
Религиозные образы противоречат атеистическому и нигилистическому мировоззрению Бэкона.	The religious imagery belies Bacon’s atheist and nihilistic outlook.
Панк это крик нигилистов … против коммерческого захвата рок’н’ролла.	Punk is the nihilistic outcry… against the corporate rock and roll takeover.
Александр пал жертвой заговора нигилистов во время поездки по одной из центральных улиц Санкт-Петербурга, около Зимнего дворца.	Alexander fell victim to a nihilist plot, while driving on one of the central streets of St. Petersburg, near the Winter Palace.
ы из этих атеистов-нигилистов, ни на что не годных, левых коммунистов?	Are you one of those atheist, nihilistic , good — for — nothing, left — wing Communists?
В остальном она получила неоднозначный прием со стороны критиков, причем большинство негативных откликов исходило от нигилистов .	Otherwise, it received a mixed reception from critics, with most of the negative responses coming from nihilists .
Он также оказал влияние на последующие поколения русских революционных нигилистов .	He also influenced later generations of Russian revolutionary nihilists .
Хорош!- смеясь, сказал Степан Аркадьич, — а меня же называешь нигилистом !	You’re a pretty fellow! said Stepan Arkadyevitch laughing, and you call me a Nihilist !
Главный герой был одновременно и нигилистом , и моралистом.	A PROTAGONIST WHO WAS BOTH A NIHILIST AND A MORALIST.
Она постоянно мне говорила, что я стал нигилистом , потому что был слабым.	She got on to me saying that I became a nihilist cause I was weak.
Тот, кто придерживается этой точки зрения, является нигилистом , с которым не следует разговаривать или делить жилые помещения.	Someone who holds this view is a nihilist , with whom one should not speak or share living quarters.
Музыкальная фраза песни заставляет меня услышать стихи в новом контексте, как шовинистскую и нигилистскую .	The song’s melodic line forces me to hear the lyrics in a new context, as misogynistic and nihilistic .
Суицидальные нигилисты знают, что у их желаний больше нет никакой принципиальной цели.	Suicidal nihilists know — that there is no longer any substantive purpose to their willing.
У меня предчувствие, что эти люди не убийцы… просто одинокие агрессивные нигилисты .	My sense is this people aren’t killers — Just lost, aggressive nihilists .
И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты .	And, to be sure, they were only sheep before, but now they have suddenly turned into Nihilists .
Разве нигилисты красоту не любят?	Are nihilists incapable of loving beauty?
Две пьесы Уайльда 1880-х годов — Вера, или нигилисты и герцогиня Падуанская — не имели большого успеха.	Wilde’s two plays during the 1880s, Vera; or, The Nihilists and The Duchess of Padua, had not met with much success.
Некогнитивисты, моральные скептики, моральные нигилисты и большинство логических позитивистов отрицают эпистемическую возможность объективных понятий справедливости.	Non — cognitivists, moral skeptics, moral nihilists , and most logical positivists deny the epistemic possibility of objective notions of justice.
Чувак и его друзья возвращаются в боулинг, где им противостоят нигилисты .	The Dude and his friends return to the bowling alley, where they are confronted by the nihilists .
Узнав, что денег никогда не было, нигилисты пытаются их ограбить, но Уолтер яростно отбивается.	Learning there was never any money, the nihilists try to rob them but Walter violently fends them off.

Элективный курс по русскому языку «Занимательная стилистика» (9-й класс)

Пояснительная записка

Курс «Занимательная стилистика» имеет предметно-ориентационный характер. Программа предназначена для учащихся 9 класса, выбирающих дальнейший профиль обучения в старших классах.

При помощи русского языка можно выразить тончайшие оттенки мысли, раскрыть самые глубокие чувства. Не случайно язык называют одним из удивительнейших орудий в руках человека. Но служить человеку он будет лишь тогда, когда тот сможет им пользоваться умело, узнает его секреты, овладеет им как мастер.

И чем больше мы осознаём богатство и величие русского языка, тем требовательнее становимся к своей речи, тем острее ощущаем необходимость совершенствовать свой стиль, бороться за чистоту языка, противостоять его порче, наконец, глубже изучать этот язык, чтоб проникнуть в его тайны, лучше познать его природу. Всегда полезно задуматься о том, как сделать свою речь богаче, выразительнее.

Этому учит стилистика – наука об умелом выборе языковых средств.

Цель элективного курса «Занимательная стилистика» – реализовать интересы учащихся к предмету на лучших образцах художественного слова, побудить их к размышлению над собственной речью, привить навыки культуры словообразования.

Кроме того, содержание данного курса направлено на создание ориентационной и мотивационной основы для осознанного выбора гуманитарного профиля обучения.

Программа подготовлена на основе содержательного материала, который заставит учащихся вспомнить некоторые разделы, изученные на уроках русского языка.

Курс «Занимательная стилистика» предполагает решение следующих задач:

открыть учащимся новые аспекты в изучении родной речи;
расширить их знания в области русского языка;
сделать речь учеников богаче и выразительнее, научив умело выбирать языковые средства;
помочь слушателям повысить речевую культуру;
доказать необходимость дальнейшего совершенствования своей устной и письменной речи;
предоставить возможность подготовиться к ЕГЭ по данному предмету.

Курс рассчитан на 34 часа (1 раз в неделю). Занятия складываются из теоретической и практической частей. Программа легко адаптируется к уровню обученности школьников, допускает увеличения или уменьшения количества часов.

Динамика интереса к курсу фиксируется с помощью анкетирования на первом и последнем занятии, собеседований в процессе работы после выполнения каждого вида творческих работ.

Степень усвоения материала легко контролируется, поскольку предусмотрено достаточное количество творческих заданий, работа в группах, рецензирование предложенных учителем текстов.

Изучение курса начинается с входной диагностики, завершается реферативной работой и тестированием.

Результаты творческой деятельности могут войти в «портфолио» учащихся.

Содержание программы

1. Стилистические ресурсы русского языка (1 час).

Вводное занятие. Объяснение целей и задач курса. Что делает нашу речь выразительной? Секреты художественного мастерства писателей.

Культура устной речи – одна из составляющих ораторского искусства.

Входная диагностика.

2. Стили речи (1час).

Книжные стили (художественный, публицистический, научный, официально-деловой). Стилистическая окраска слов. Экспрессивная лексика. Стилистическое использование многозначности («Молодая была уже не молода»). Каламбур.

Разговорный стиль речи. Канцелярская окраска речи (штампы).

3. «О словах разнообразных, одинаковых, но разных» (1 час).

Омонимы. Стилистическое использование омонимов. Омонимические рифмы. Омофония – неисчерпаемый источник каламбуров.

Юмористические стихи и загадки, построенные на омонимии. Омонимия – причина досадных недоразумений и речевых ошибок.

4. Синонимы, антонимы, паронимы (1 час).

Стилистическое использование синонимов, антонимов, паронимов.

Семантические и стилистические синонимы. Использование лексических синонимов – одна из сложнейших проблем стилистики («муки слова»).

Антитеза, оксюморон, использование их в художественных произведениях.

Паронимы – неисчерпаемость выразительных возможностей родного языка.

5. «А нельзя ли без них?» (1 час).

Стилистическая оценка жаргонизмов.

6. Стилистическое использование историзмов и архаизмов(1 час).

Историзмы, их роль в исторических произведениях.

Фонетические, словообразовательные и семантические архаизмы как необходимость для создания колорита древности при изображении старины.

Использование устаревших слов как источник юмористического звучания речи. Стилистические ошибки, вызванные неуместным использованием устаревших слов.

7. Стилистическая оценка неологизмов (1 час).

Лексические и семантические неологизмы. Оказионализмы – индивидуально-авторские новообразования.

Индивидуально-стилистические неологизмы поэтов-футуристов (Влади- мир Маяковский, Игорь Северянин). Увлечение неологизмами – опасность пустой игры словами («Я намакаронился»).

8. Слова…Слова…Слова…(1 час).

«Я пишу длинно, потому что у меня нет времени написать коротко» (Паскаль). Многословие. Плеоназм – излишество. Тавтология в детских сочинениях. Тавтология как средство усиления выразительности в поэтической речи.

Экономное, точное выражение мысли – важнейшее требование стилистики.

9. Слово под пером писателей (1час).

Тропы. Достижение образности речи, благодаря употреблению слов в переносном значении. Речевые штампы, штампованные «образы» — зло в ученических сочинениях. Секреты образного словоупотребления великих мастеров (А.С. Пушкин, Ф.И. Тютчев, А. Фет, С. Есенин).

10. Эпитеты, сравнения, метафоры, олицетворения – изобразительно-выразительные средства языка (1 час).

Постоянные эпитеты как средство стилизации. Изобразительные, эмоциональные и метафорические эпитеты в лирике Сергея Есенина.

«Ни в сказке сказать, ни пером описать» (сравнение – образное выражение, основанное на сопоставлении двух предметов). Художественная сила сравнений – в прямой зависимости от их неожиданности и новизны.

Метафора. Развёрнутые метафоры.

«Звезда с звездою говорит» (олицетворение).

11. «Все флаги в гости будут к нам» (1 час).

Метонимия. Отличие метонимии от метафоры. Метонимия в повседневной речи и в художественных произведениях. Синекдоха – разновидность метонимии.

12. Стилистические фигуры (1 час).

Стилистические фигуры – обороты речи как отступления от некой языковой нормы в целях эмоционального воздействия на читателя.

Образные и необразные перифразы. Эстетическая функция образных перифраз. Увлечение перифразами таит в себе опасность многословия.

Градация. Анафора. Эпифора. Инверсия. Речевая недостаточность и эллипсис. Риторический вопрос.

13. Звукопись (1 час).

Звукоподражательные слова, их фонетическая выразительность. «Полночною порою в болотной глуши чуть слышно, бесшумно шуршат камыши» (К.

Д. Бальмонт «Камыши»). Анализ стихотворений. Аллитерация, ассонанс.

14. О правильном ударении и произношении (1 час).

«Свёкла или свекла»? (Знакомство с орфоэпическими словарями.) Двоякие формы ударения. Ударения в именах существительных, прилагательных, глаголах.

15. Стилистическое использование словообразования (1 час).

Богатство словообразовательных суффиксов, искусство их применения для выражения разнообразных оттенков и эмоциональной окраски слов. Стилистическое использование русского словообразования в творчестве лучших писателей (Н.В. Гоголь, И.С. Тургенев, А.С. Пушкин). Как быть вежливым? (Неудачное использование уменьшительно-ласкательных суффиксов в повседневной речи.)

16. Стилистически грамотное построение предложений (1 час).

«Велосипед разбил трамвай». (Порядок слов в предложении.) «Можно ли оплатить за проезд»? (Управление). «Круглый сирота – круглая сирота». (Согласование определений.

) «В кружке занима..тся пять учеников». (Согласование сказуемого.) Творческая работа.

17. Итоговая работа (тестирование) – 2 часа.

Контрольное тестирование

1. В каком слове произносится звук «Т»?
а) территория, б) тенденция, в) тест, г) ателье

2. В каком слове ударение падает на последний слог?
а) инструмент, б) феномен, в) принят, г) понят.

3. Укажите ошибку в образовании формы слова:
а) консервов, б) в двух тысяч первом году, в) семеро смелых, г) лечащий врач.

4. Укажите предложение с грамматической ошибкой.
а) Хор исполнял «Калинку».
б) Все, кто работал на заводе, отдыхали в санатории.
в) Ознакомьтесь со списком учеников, сдавшими экзамены.

г) Один из студентов был удостоен Ломоносовской премии.

5. Выберите грамматически верное продолжение предложения.
Путешествуя на велосипеде,
а) развиваются мышцы ног и спины.
б) требуется немалая выносливость.
в) вы получаете большое удовольствие.
г) у меня сломалась фара.

6. Значение какого слова определено неверно?
а) Адресат – лицо, отправляющее письмо.
б) Аминь – заключительное слово христианских молитв.
в) Дезинформировать – сообщать искажённые, ложные сведения.
г) Импорт – вывоз товара из страны с целью продажи.

7. Укажите верное утверждение.
Унылая пора, очей очарованье.
В данном предложении используется
а) метафора, б) оксюморон, в) гипербола, г) олицетворение.

8. Какое из данных слов является синонимом к слову

невыразимый?
а) невидный, б) безвкусный, в) неизъяснимый, г) непонятный, д) необычный.

9. Какое из данных слов является антонимом к слову страдание?
а) печаль, б) румяный, в) смятение, г) блаженство, д) гармония.

10. Какое слово имеет омонимы?
а) ствол, б) идиллия, в) брак, г) линейка, д) давление.

11. Укажите лишнее слово в ряду синонимов:
а) невежественный, б) небрежный, в) непросвещённый, г) необразованный.

12. Какое слово является устаревшим?
а) священник, б) кочевник, в) нигилист, г) бражник.

13. Укажите многозначное слово:
а) свежий, б) непоседа, в) запретный, г) отдых.

14. Какое слово имеет омоним:
а) холодный, б) разведка, в) номер, г) нота.

ОТВЕТЫ: 1а, 2а, 3б, 4в, 5б, 6г, 7б, 8в, 9г, 10в, 11б, 12г, 13а, 14г.

Список литературы

Учебные пособия для учащихся

Голуб И.Б., Розенталь Д.Э. Занимательная стилистика. – М., «Просвещение», 2001.
Александров В.Н., Александрова О.И., Соловьёва Т.В. Единый государственный экзамен. Русский язык. Справочные материалы, контрольно-тренировочные упражнения, создание текста. 2-е издание, переработанное и исправленное. – Челябинск, Взгляд, 2006.

Методические пособия для учителя

Белякова Л. Ф. Русский зык и культура речи. – М., «Просвещение», 2004.
Балаев А.А. Активные методы обучения.- М., Профиздат, 1995.
Голуб И.Б., Розенталь Д.Э. Занимательная стилистика. – М., «Просвещение», 2001.
Григорян Л.Т. Язык мой – друг мой. – М., «Просвещение», 2002.
Калганова Т.А. Сочинения различных жанров в старших классах. – М., «Просвещение», 2003.
Обернихина Г.А., Потёмкина Т.В. Хоть и заглядывал я встарь в Академический словарь. Программа элективного курса. – М., «Просвещение», 2004.
Обернихина Г.А. Развитие речи учащихся старших классов. Тексты для устных рассказов, диктантов, изложений. Литературные места России и ближнего зарубежья. — М. Классика стиль, 2005.
Прутченков А.С. Учим и учимся, играя.- М., МПА, 2002.
Русова Н.Ю. Как писать изложения, сочинения, диктант, Н.Новгород, Деком, 2000.
Сочинение: секреты успеха, сост. М. Н. Мещерякова. – М., Мегатон, 1998.
Формановская Н.И. Речевой этикет и культура общения. – М., 2004.
Чертов В.Ф. Семинарские занятия по русской литературе XIX века. – М., 2000.
Яшина Е. Урок – игра: 50 игровых сюжетов в помощь учителю. (Методическое пособие-практикум.) – Челябинск, ЧОИУУ, 1992.
Тесты для централизованного тестирования. Русский язык. М., «Просвещение», 2009.

Нигилист В Романе И. Тургенева ‘отцы И Дети 7 Букв

Решение этого кроссворда состоит из 7 букв длиной и начинается с буквы Б

Ниже вы найдете правильный ответ на Нигилист в романе И. Тургенева «Отцы и дети 7 букв, если вам нужна дополнительная помощь в завершении кроссворда, продолжайте навигацию и воспользуйтесь нашей функцией поиска.

ответ на кроссворд и сканворд

Среда, 24 Апреля 2019 Г.

БАЗАРОВ

предыдущий следующий

ты знаешь ответ ?

ответ:

связанные кроссворды

Базаров

Нигилист в романе и. тургенева «отцы и дети»
Персонаж повести тургенева «отцы и дети»

Базаров

Русский философ-экономист; герой романа и. тургенева 7 букв
Рус. философ-экономист 7 букв
Советский разведчик-нелегал. (фамилия) 7 букв
Русский философ и экономист; социал-демократ. (фамилия) 7 букв

Проханов о судьбе страны и об отечественной литературе — РТ на русском

Люди, поддерживающие Алексея Навального, выступают против России. Такое мнение в интервью Антону Красовскому на YouTube-канале «Антонимы» высказал писатель Александр Проханов. Он также порассуждал о судьбе России, выразил своё отношение к ситуации в Донбассе и рассказал, какой была связь государства и литературы в советские годы.

— Писатель Александр Проханов у нас в студии. Здравствуйте, Александр Андреевич.

— Добрый день.

— Что вы думаете? Вы же сами ходили когда-то на разные митинги, защищали свои убеждения. Как вы вообще к этому относитесь ко всему?

— Мои убеждения сохранены. Они незыблемы. Я государственник, я защищал моё государство. Мне не удалось его защитить. Я подумал, что, после того как я проиграл эту битву за Советский Союз, всё кончено. Но из этой чёрной дыры стало возникать новое государство — сегодняшняя Россия. И я опять стал государственником, и я по-прежнему участвую в этой битве. Поэтому я чувствую, что эта битва разворачивается. Может быть, ей нет конца. И, конечно, я на стороне моей страны, моего государства, моей пятой империи.

— Вы считаете, что люди, которые за Навального, например, — они против вашей страны?

— Я думаю, что да, что они против.

— А за что они тогда?

— Они против моей страны. Я также думаю, что у них более сложная миссия, более сложная роль. Они встроены в эту огромную стенобитную машину, которая вот уже несколько лет со всё более мощными ударами направлена в Кремлёвскую стену, и они — часть этой стенобитной машины. Они сами не понимают, какая она, эта стенобитная, и какая она часть, но тем не менее она фрагмент стенобитной машины, и мне их по-настоящему жалко, потому что от неё ускользает панорама в целом. Быть может, мне и себя жалко, потому что и от меня ускользает панорама в целом. Я до конца не вижу контуры этой схватки, мне не видны эти глубинные, латентные, потаённые тенденции, потому что они существуют. Они существуют на уровне спецслужб, на уровне Министерства иностранных дел, на уровне…

— Вы думаете, есть прямо такой заговор?

— Заговор против России?

— Да.

— Я думаю, что это больше, чем заговор.

— А что?

— Это некая судьба. Это судьба нашего огромного континента, который сложился в нечто уникальное и неповторимое не только как пространство, не только как среда обитания, а как некая метафизическая данность. Эта метафизическая данность находится в постоянном, неослабеваемом противоречии с другой европейской метафизической данностью. Я оперирую категориями мечты. Это такая, может быть, писательская, метафорическая категория. Каждый народ имеет свою мечту, то есть свой огромный, удалённый почти в бесконечность идеал. Так вот мечта Штатов, так, как её сформулировали неоконы, — это град на холме. Это гора, это холм, это вся американская история, а на вершине её стоит град, то есть крепость с бойницами. И с этой вершины доминирует над всеми долинами, ущельями и склонами назидательное, всевидящее американское око, которое воспитывает провинившиеся народы и посылает на них крылатые ракеты время от времени. Русская мечта — это храм на холме. Это тоже холм всей нашей великой истории из мук, из поражений, из побед, из озарений, из просветлений. И на вершине этой горы стоит не крепость, не бастион, а храм. То есть эта гора стремится к горнему, к высшему, к лазури.

— А это храм или это монастырь? То есть это место общедоступное или место таких подвижников?

— Вообще, и храмы-то не место общедоступное. В храме есть алтарь. И в алтарь заказано входить и женщинам, и обычным мирянам. То есть это храм. И храм важен тем, что он является продолжением горы. Гора плавно переходит в храм, а храм увенчан крестами. А кресты касаются вот этой лазури.

— Смотрите. Вы говорите так, как будто у России есть какая-то единая мечта. Но вот, например, люди, которые пойдут на митинги, которые выходят на эти митинги и которые вообще как бы за эти перемены, — у них, очевидно, какая-то другая мечта, чем у вас?

— Да мечта, эта мечта встроена в ту, другую мечту, о которой я вам сказал, мечту, которая именуется «град на холме». Эта мечта — град на холме — находится в историческом непримиримом противоречии с нашей мечтой, с мечтой, именуемой храмом на холме. И эти две мечты несовместимы. Они сражаются веками. Иногда эта схватка кажется более умеренной, мягкой, бархатной. Иногда она достигает предельных форм, таких, как во время Карибского кризиса или, может быть, сегодняшних текущих событий. Но завтрашние демонстранты, завтрашние манифестанты — конечно, они встроены в эту великую, грозную и страшную американскую мечту, мечту доминирования. Поэтому я и говорю, что вот эти люди — у них здесь функция, они не самостоятельны, они не выстраивают здесь свою судьбу и судьбу своей родины.

— А может быть, они хотят судьбу своей родины всё-таки построить по американским лекалам и эти лекала вполне себе привлекательны? Страна богатая, страна точно сильнее нашей.

— Они и хотят построить. Эти лекала привлекательны.

— И что в этом плохого?

— В этом ничего плохого нет, кроме одного: моя страна будет разрушена. А что плохого в том, если моя страна будет разрушена? Да ничего плохого. Вы разрушили Советский Союз. Какая благодать, понимаете, без вот этого тоталитарного красного Советского Союза. Ну и что, что нас отшвырнули в XVI век, что мы лишились территории, народа, что у нас исчезла индустрия, армия, что мы окружены вчерашними братьями, друзьями, которые нас ненавидят? Что же в этом дурного? Это привлекательно. Так вот я говорю, что итогом этой привлекательной индустрии политической может стать разрушение моей родины. Я это так чувствую.

— Александр Андреевич, вы писатель или вы журналист?

— Ну я homo sapiens, в общем-то. И поэтому во всех проявлениях этой категории я присутствую: и как журналист, и как писатель.

— Вам приятнее быть писателем, или журналистом, или публицистом, или политиком?

— Вот эти номинации меня мало волнуют. Просто моё главное занятие, для чего я, видимо, был рождён на этом свете, — это писать. Писать прозу, может быть, поэтическую прозу. И задача этой прозы в том, чтобы уберечь от лени, уберечь от исчезновения вот эту исчезающую, сиюминутную реальность. Реальность, которая кажется такой прекрасной, такой дорогой, восхитительной, но через две минуты она исчезает. Так вот моя задача — эту реальность закреплять.

— Зафиксировать.

— Если она умерла, то ещё воскрешать эту реальность, а это делает художник, это делает писатель. Журналист делает нечто другое, и политолог нечто другое делает.

— То есть вы писатель?

— Как вам сказать… Считайте сами. Вы же прочитали все мои тексты.

— Вы согласны с тем, что, когда вам было 40, писательство строило эту страну, а сейчас оно ушло на второй план?

— Что же мне спорить с этим, если я как писатель ушёл на второй или даже, может быть, на третий план? Это очевидно.

— Может быть, в этом смысле виновата не литература, а просто вы исписались — и всё?

— Может быть, и так. Может быть, я вообще изжился.

— Может быть, правда, да.

— Так бывает.

— А вы чувствуете, что вы изжились?

— Конечно, я чувствую. У меня появилось огромное количество времени, но это время не впереди меня, оно сзади. Такая огромная прожитая жизнь — это колоссальное время, которое меня принимает, которое даёт мне возможность чувствовать себя свободным, даёт возможность выяснить то, что мне не удалось выяснить во время стремительной жизни. Поэтому, конечно, я изжился. А изжившись — исписался, да.

— Мне Битов однажды сказал (лет много назад, я не знаю, 25 лет назад), Андрей Георгиевич. Я его спросил, говорю: «Андрей Георгиевич, у вас, с моей точки зрения (я тогда совсем был маленький, совершенно сумасшедший), лучший текст — это текст «Автобус». — Был такой текст, рассказ 1958 года, кажется. — С тех пор вы не написали ничего лучше». Он сказал: «Антон, всё очень просто. Я просто… Каждый человек ограничен, он исписывается, и я исписался просто тогда». Вот в какой момент исписались вы, как вы думаете?

— Я думаю, с того момента, как я взялся за перо. Как только написал первую фразу «аз есмь», я почувствовал, что я исписался. Но это меня не остановило. Я продолжал исписываться, исписываться, исписываться.

— Зачем?

— А это не я. Мной владели… мной владели какие-то другие силы, другие задачи. Если я вам говорю, что я хотел воскресить умерших или не дать умереть умирающему, разве это человеческая задача? Это не человеческая задача. Я исполнял поручение.

— Вы осознавали, что это чьё-то поручение? Сразу тогда? Это же текст был написан, когда вы еще учились, наверное, в МАИ.

— Я думаю, что я очень рано осознал, что существует что-то, присутствующее в горнем мире и витающее надо мной.

— Как вы это оформили для себя? Тогда.

— Я уже не помню. Я это оформлял, может быть, в страхе потерять своих близких: бабушку, маму. Вот этот страх, мистический, религиозный страх, был, конечно, не человеческим. Он исходил не из меня, он проникал через меня в весь наш мир, наш смертный мир. Люди боятся умереть, люди боятся увидеть рядом с собой умирающих родных и любимых людей, но это им вменено так. Это не они придумали. Они такие изначально.

— Когда вы поняли, что литература правит вашей жизнью?

— Я думаю, когда кончилось первое упоение текстами. Тексты, книги, которые доставляли мне счастье. Книги и рассказы, поиски которых я обожал. Книги, появление которых было для меня невероятным, фантастическим, сказочным приключением.

— Это какие?

— Первые мои книги. «Иду в путь мой», например. Моя самая родная, прекрасная книга, наивная.

— Вы восхищались собой?

— Я восхищался книгой, конечно. Как можно не восхищаться собой, если ты являешься творением Божьим? Если ты Господом восхищаешься, значит, восхищаешься и собой, ты восхищаешься своим отражением в вечернем пруду. Ты восхищаешься цветами, которые ты посадил.

— Вы думаете, в этом нарциссизме есть любовь к Господу?

— Я думаю, что ужасны люди, которые испытывают к себе постоянное отвращение. Я восхищаюсь в себе тем, что достойно восхищения. Но я же знаю, что во мне есть много ужасного и отвратительного.

— Чем восхищаетесь в себе?

— Вот то, что находится выше пояса.

— Что вас в себе ужасает?

— То, что постоянно влечёт меня туда, в область паха, страстей, животности, этой тьмы, этой лавы расплавленной.

— Серьёзно? Так всегда было?

— Вот сегодня.

— Сегодня?

— В эту минуту.

— Вас до сих пор что-то влечёт ниже пояса?

— Ну так постоянно. Может быть, я уже весь там нахожусь. Я уже весь там нахожусь. Так трудно перебраться туда — через пупок в зону души, сердца, горла, глаз.

— Наоборот же говорят, с возрастом всё меняется.

— Доживите — и вы поймёте, что это не так.

— Враньё всё?

— Лукавство.

— Да?

— Конечно.

— Кто для вас был самым важным писателем, когда вам было 25?

— Это было… там было несколько поветрий, которые гуляли по мировой литературе и по российской. Первое…

— Вам в 1962-м было, да, в 1963-м 25, да? Правильно я понимаю?

— Да-да. Я припоминаю. Тогда все увлекались Хемингуэем. Это была эпидемия.

— У вас тоже стоял этот портрет вот в этом свитере?

— У меня не стоял потрет. У меня стоял портрет Эйнштейна с высунутым языком. Я вот эти фетиши — ими не пользовался, но я был заворожён. Был заворожён, и до сих пор не понимаю, в чём его магия, Хемингуэя. В нём тоже есть что-то потаённое. Говорят — подтекст, но это подтекст не его, это подтекст времени, в котором мы жили. Это то неназванное, которые мы угадывали, но которое мы не могли назвать. Потом…

— А что именно? «Прощай, оружие»?

— И «Прощай оружие», и «Фиеста», и «По ком звонит колокол», и «Острова в океане», и «Мы из Мичигана», да, и, конечно, «За рекой, в тени деревьев». Ну и, конечно, «Жизнь Арсеньева», и «Как закалялась сталь».

— Ну это уже другой автор.

— Извините, мои годы. Извините.

— И тем не менее. Когда вот эта любовь к модному у вас сменилась на ваше собственное?

— Это любовь не к модному. Я не знал, что такое мода. Это любовь к завораживающему. Это было такое поветрие, наваждение. И это наваждение охватило многих писателей, в том числе и начинающих. И не только начинающих. Второе наваждение, которое сменило вот это первое хемингуэевское, — это наваждение Платонова. Платонов появился тоже как нечто чудесное, фантастическое, жившее где-то рядом, неведомое — и вдруг оно всплыло. И все были восхищены платоновским языком, этой загадочной, утончённой порчей этого русского языка, которая передавала неповторимость его стиля, его воображения. Это было второе наваждение.

— Вы в этом смысле ученик Платонова? В этой порче языка.

— Нет. Я повторяю. Я изжил из себя обе порчи. Изжил из себя порчи, и ни тот ни другой не является моим учителем. Причём изживал я, я осознал, что если окажусь во власти этих магов, то мне лучше не писать, потому что все уже за меня написаны. И тогда все мои первые пробы — я их сжёг, испепелил. И изживал из себя вот это колдовство увлечением русским фольклором. Песнями, сказами, былинами — вот этой таинственной крестьянской, деревенской лиричностью, метафоричностью. Это был настолько мощный, огненный такой вот огнемёт, которым я выжил из себя Хемингуэя и Платонова. И остался наедине с русской литературой.

— Русская литература оказалась тогда чем?

— Она оказалась всем. У меня был период, когда я жил в деревне, я ушёл из города, я стал лесником, потому что мне стало тяжело работать.

— В Карелии?

— Нет. Раньше ещё, здесь вот, под Москвой, около Новоиерусалимского монастыря. У меня было много свободного времени, особенно зимой. Эти вечера, ночи длинные, горячие печи. Там за печкой я читал. Я же ведь всё-таки инженер. Я потратил свои самые цветущие годы на изучение высшей математики и ракетостроения, поэтому, в отличие от филологов, я мало читал. А тут я взял и начал читать всё, начиная от Фёдора Глинки, от его восхитительных стихов — «Дика Карелия, дика…» — кончая вот Серебряным веком. У меня в моём фамильном книжном шкафу стояли подшивки «Весов», «Аполлона», «Золотого руна», и поэтому я очень рано прочитал эссе Бердяева, или отца Сергия Булгакова, или Павла Флоренского, мало что в них ещё понимая, но я помню, что я читал Шестова — это были небольшие его этюды.

— А где вы их брали-то в то время?

— Они лежали…

— Это ещё сохранилось и пережило войну?

— Это всё, что досталось мне от фамильной библиотеки, от фамильного дома. Это книги, это журналы, которые выписывали мои деды.

— А это же везлось, видимо, откуда-то с Кубани, да?

— Нет. Это велось не с Кубани.

— Везлось. Вот как это могло сохраниться, пережив две войны?

— Ну так же, как Кремль сохранился, пережив две войны.

— Ну Кремль — это, знаете, его хрен сожжёшь.

— Это был мой Кремль. Его охраняли мои пращуры, моя мать, мой отец. Его охраняли и сберегли для меня. И я его охранял. Сейчас, правда, дети разбазарили это всё, потому что это всё можно читать не в подписках, а уже в фолиантах таких, изданных в современном роскошном виде.

— Я читал ваше интервью, где вы, помимо прочего… Вернее так, это тоже литературное было интервью, где вы вспоминаете в основном двух русских писателей тех времён: Трифонова и Шолохова. Почему именно Трифонов и почему именно Шолохов?

— Там в эту галерею писателей я бы добавил ещё и Мамлеева, наверное, и, может быть, Лимонова. Это мои современники, которых я касался, с которыми я имел дело. Шолохова, потому что он явился в моей жизни в очень драматичный для меня момент, когда я вернулся из Афганистана с моими военными очерками и я в либеральной среде стал нерукопожатным. Вот как и вы, например. Вы же сейчас подвергаетесь остракизму.

— Ну мне плевать.

— Вы же сказали об этом, пожаловались.

— Я не пожаловался.

— Хорошо, ладно. Не обижайтесь.

— Я так потроллил.

— Ну вы пожаловались.

— Вам было плохо от того, что после…

— Конечно. Это был остракизм по-прежнему. И в то время…

— Ну а что значит? Вот вы вернулись. Это была первая ваша поездка. 1980 год, да?

— Да. Это было самое начало 1980 года.

— Вернулись вы из Кабула. И что же такого произошло? Какие конкретно люди вдруг от вас отвернулись?

— Во-первых, вся либеральная интеллигенция от меня отвернулась.

— А какая либеральная интеллигенция-то в тот момент? Это кто?

— Те же трифонианцы. Она была везде: театралы. Ну что я буду вам…

— То есть весь новый мир буквально?

— Весь новый мир. Дом литераторов, ЦДЛ, он был наполнен людьми. И вдруг те люди, с которыми я когда-то общался, шутил, пил вино, — они вдруг стали отворачиваться. Я помню случай, когда один из таких вот патриархов нашей литературы, с которым у нас были тёплые отношения, — вдруг он шёл навстречу, я кинулся к нему и поздоровался с ним, он прошёл мимо и не заметил меня.

— Это кто был?

— Ну… некто.

— Ну что же теперь?

— Я его догнал, я думал, что он по рассеянности не заметил, и опять с ним поздоровался. И он опять прошёл мимо, и вот я почувствовал, что я подвергаюсь вот такому, что я обложен. И я чувствовал себя очень тяжело, потому что у меня ещё психика была такая незакалённая, был достаточно таким ещё молодым и свежим писателем, и репутации тогда были очень важны. И репутации давали место в иерархии литературной, они обеспечивали печатаемость, известность и многие другие такие нематериальные преференции.

— Сейчас репутация не важна?

— Сейчас репутация важна, но в меньшей степени, потому что все репутации поверхностны. Нет кристальных репутацией.

— А тогда были?

— Конечно, были. Я же говорю, Шолохов. Шолохов был человеком с гигантской репутацией.

Михаил Александрович Шолохов
globallookpress.com
© Russian Look

— Очевидно, что он был совершенно антилиберальным писателем.

— Так вот я и говорю, что он появился в моей жизни, когда я впервые почувствовал, что такое тотальный либерализм, когда я был отвергнут вот этой либеральной частью, господствующей тогда в культуре. Я увидел, я был приглашён им, он пригласил меня лично в гости. Я видел, что такое государственный писатель. Я видел, как приглашённые на вечер его рождения директора крупнейших заводов, секретари райкомов и обкомов, какие-то командующие округами, секретари Союза писателей и секретари партии, как они мечтают прикоснуться к нему, заглядывают к нему в глаза.

— Вы захотели так же или что?

— Конечно, я бы хотел быть таким Цезарем в литературе.

— Хотели?

— Конечно.

— Стали, как думаете?

— Нет. Я стал Брутом. Мне не удалось стать Цезарем, но я стал Брутом.

— И что было дальше? Хорошо. Вот вы увидели Шолохова. Огромная толпа.

— Нет. Это не толпа. Это ареопаг. Это не огромная толпа. Это его небольшая застеклённая горница в Вёшенской. Она наполнена вот этими грандиозными вельможными людьми, героями. А он через два года умер. Он сидел слабенький, белый, с этим сахарным запястьем, в руке у него была рюмочка хрустальная с коньяком, к которой он не прикасался, и вся эта армада, выпив по бутылке коньяка, ринулась чокаться с Шолоховым. И мне показалось, что они его растопчут. Но у меня было полное ощущение, что я имею дело с такой эмблемой, с такой силой государства, которая покруче и посильнее, чем Магнитка, или крылатые ракеты, или что-то ещё рукотворное. Это нечто созвучное с Волгой, с Байкалом. Вокруг Шолохова вращалось государство, а не он вращался вокруг него. Это вот писатель, если он оказывается и живёт в унисон с государством, со страной и впадает в резонанс, он достигает колоссальных размеров, гигантских размеров.

— Почему сейчас это невозможно?

— Потому что, во-первых, исчезла культура как таковая. Остались литературные шедевры, может быть, живописные шедевры. Исчезла культура. Отдельно взятое художественное произведение — оно живёт только в атмосфере, в среде. В вакууме оно не слышно, его не видно. Это как вот космос. Космос наполнен энергиями. Через космос летят волны, невидимые радуги, спектры. Тогда эти планеты складываются в систему. Так и в литературе. Сейчас вот этот флогистон, который наполнял раньше среду литературную, — он исчез, он испарился. И все попытки его восстановить, надышать пока что кончаются неудачей.

— А он почему растворился? Потому что исчезла большая империя или потому что просто прошло время, время стало более ускоренным и его не хватает для написания большого текста?

— Нет, не поэтому. Я гадаю. Конечно, соблазнительно обвинить в этом сегодняшнюю власть, сегодняшнее государство, которое занято деньгами, которое занято финансами.

— Ну это же глупость. Государство всегда было занято деньгами и финансами.

— Ну я вам рассказал о Шолохове. Государство было занято Шолоховым. Государство создавало литературу. Вы сами сказали, оговорились, я не знаю, что мы жили в век, когда красная эра создавалась книгами. Уход из красной эры, выход из красной эры тоже создавался книгами. Поэтому книги были инструментарием, таким историческим инструментарием и не только в Советском Союзе, но и в мире в целом. И поэтому государство обращало на книги, на литераторов огромное внимание. Либо оно их уничтожало, если оно видело в них опасность, либо оно их возносило до небес. А сегодня государство не видит интереса в художниках. Оно не понимает. Может быть, справедливо, что художники — это такой же потенциал, как гиперзвуковые ракеты, потому что в недрах литературы в России, как правило, складывались всевозможные направления, учения, всевозможные школы, возникали общественно-социальные, революционные, религиозные, общественно-политические школы. И тогда исчезает среда, в которой рождаются эти субстанции, эти квинтэссенции, они сами исчезают, и возникает пустота, вакуум. И в эту пустоту могут прийти энергии, созданные другой литературой, другой культурой, оттуда.

— Может, государство просто разочаровалось в той литературе, которая стоит на её стороне, и поняло, что весь дискурс ушёл в либерализм?

— Вы знаете, то государство начиналось как либеральное государство. Это государство после 1991-го начинало как либеральное государство. И я говорю не о ситуации сегодняшнего, путинского времени. Может, она чуть-чуть улучшилась, но не слишком заметно. Я говорю о ельцинском времени, когда рухнуло, в одночасье рухнуло всё советское. Причём ведь когда рухнули советские координаты, вместе с этими координатами рухнул Солженицын, рухнул Шаламов, рухнули все эти советчики, и Синявский рухнул, потому что они были важны только в системе советских координат. Они были антисоветскими только потому, что они были советскими. А когда исчезли эти составляющие, эти координаты, то всё стало ничем, всё обнулилось, всё стало смехотворным. Поэтому я и думаю, что величие постмодернизма, который все ругают, я считаю, что постмодернизм сделал большую очень работу. Он вот эти обломки старых культур не вышвырнул на свалку, а он, как такой поп-артист, вытащил их из помойки мировоззренческой и создал вот эти поп-арты, постмодернистские поп-арты. И там сбереглись школы: и реалистическая школа, и школа магического реализма, и трифонианство, и сарказм возник, и такой вот гоголевский нигилизм, и безумие мамлеевское. Всё это сделал постмодернизм. Но, повторяю, сегодняшнее государство равнодушно к литературе. Но я не договорил вам. Может быть, повторяю, слишком прямолинеен, потому что ведь были же такие великие имена, как Фолкнер, Стейнбек, Скотт Фицджеральд, Хемингуэй. Где эти имена в Америке? Где плодоносящая американская нива? Её тоже нет. Произошло нечто, помимо таких вот очевидных, скрытых явлений и процессов. Может быть, в этом виноваты или, может быть, в этом заслуга, наоборот, вот этой новой интернет-культуры, потому что люди уходят в этот огромный информационный мир и там вьют себе гнёзда, интеллектуальные, духовные гнёзда, и они не нуждаются в этих огромных звёздах, в этих планетах крупных. Эти планеты размыты, и их можно выуживать и каждому в отдельности создавать своих кумиров.

— Может быть, просто потому что осталось время на чтение, но исчезло время на переосмысление этого чтения, нет? Поэтому так много бестселлеров бесконечных. Люди ходят, они же не стали меньше читать, все стали читать только больше.

— Меня не это волнует. И в советское время, когда люди читали массово, действительно читали массово, я не убеждён, что вот это массовое чтение — оно все-таки сформировало новый тип мышления, новый тип, может быть, даже человека. Это делают всё-таки узкие, такие вот, это вопрос узких лабораторий духовных, интеллектуальных. Это не может быть на площадях. Это делается поштучно. Сначала создаётся один уникальный человек, потом четыре. Потом из них возникает когорта. И мне кажется, что, вот я задаю себе этот вопрос, и всё-таки мы живём в пору, когда создаются такие технические шедевры. Я думаю, что создание истребителя пятого поколения — это грандиозный шедевр. Я видел самолёты в Комсомольске-на-Амуре, как их строят сразу на конвейере, как они летают в воздухе. Это восхитительно! Я всегда спрашиваю себя: а для того, чтобы создать этот самолёт, продумать вот эти все решения математически сложнейшие, создать особые станки, которые вытачивают эти лопатки приборами и станками, основанными на новых физических явлениях, нужно читать «Одиссею», нужно ли прочитать для этого «Крейцерову сонату» или не нужно? И у меня нет на это ответа. И мне всё-таки кажется…

— Ну есть же ответ. Не нужно.

— Нет такого ответа.

— Нет такого ответа? А вы что, полагаете, что люди, которые… я не знаю, авиаконструктор Туполев читал «Одиссею» в переводе Гнедича?

— Я думаю, что Капица, Ландау читали это всё, они это всё читали, и мой опыт общения с этими могиканами советскими говорит, что они всё читали, они всё знали. И более того, это было смешное такое вот движение — физики-лирики. Может быть, вам что-то говорит об этом? Когда физики в своих лабораториях тянулись к гуманитарным сферам, и тогда такие поэты, как Вознесенский, Ахмадуллина, Евтушенко, — они были желанны в химических центрах, лабораториях физики, чувствовали необходимость для того, чтобы понять мир, создать конфигурацию мира, пространства метафизического, они нуждались в этих текстах. Поэтому если иссякнет интерес вот этих могикан, вообще огромного масштаба людей иссякнет к культуре литературы, то исчезнут изобретения. Один мой товарищ недавно сказал удивительную вещь, я о ней думаю. Он сказал, что большие деньги требуют большой культуры. Если большие деньги попадают в руки к человеку, который не обладает большой культурой, они его растопчут либо он их мгновенно потеряет. Поэтому только человек с масштабом, понимающим закономерности мира, эволюции человеческой психики, такую категорию, как красота, вера, бессмертие, смерть, — только он, такой человек, может создать шедевр.

— Подождите. Это касается любых денег? То есть это касается денег русских олигархов, например?

— Это касается не трёх копеек. Это касается денег Рокфеллера, Ротшильда.

— Деньги Дерипаски, Прохорова и Потанина…

— Нет, это деньги, которые улетучатся.

— Ну они вот не улетучиваются уже 30 лет.

— Ну посмотрите на бедного Дерипаску. Что с ним только не делают.

— Несчастный Олег Владимирович.

— Просто несчастный, печальный, хочется…

— Обнять его.

— Нет, раскошелиться, у меня там есть некоторое количество денег, подать ему. Его разорила Европа и Америка, выдавила его из его бизнеса. А сейчас — поразительно, он совсем недавно опубликовал свой пост, где обвиняет Росстат в фальсификации, говоря, что у нас не 20 млн бедных, а 80 млн.

— В Telegram сегодня было или вчера.

— Его заставили снять. Он всё быстренько-быстренько убрал. У него нет большой культуры. У него есть большие деньги.

— Для большой литературы нужна большая идеология?

— Я думаю, что литература и есть сама идеология. Литература — она и создаётся, она оформляет идеологию. А проницательные люди извлекают из этой оформившейся в литературе идеологии саму идеологию, саму сущность. Например, из «Отцов и детей», из «Дворянского гнезда» была извлечена концепция нигилизма или лишних людей. Так и из толстовского гигантского цветущего творчества была извлечена удивительная…

— Почему, как вы полагаете, сейчас не появляется такой новой идеологической системы?

— Потому что литературы очень мало.

— Литературы очень много.

— Нет. Литературы очень мало. Видите, я мало читал из современников. Я плохой критик, и со мной не стоит говорить о сегодняшней литературе, да и вообще о литературе. Но мой опыт личный таков, что по мере того, как я двигался вслед за этим безумно ускользающим от понимания временем, носился по странам, континентам, войнам, участвовал в заговорах, переворотах государственных, по мере того, как я остывал, я понимал, что в этом огромном накопленном материале таится удивительная сердцевина. Я намыл какой-то золотой запас, который позволил мне теперь формулировать идеи смысла, на которые я не был способен прежде. Например, вот эта: мы с моими друзьями по изборскому клубу создали вероучение русской мечты, которого я сейчас коснулся вкратце. Это удивительное вероучение. Если его прикладывать к реальной жизни, особенно к тем местам, где не царит полная тьма, где нет полной энтропии, оно, это учение, воскресительное. Оно захватывает, оно очаровывает. Поэтому литература, повторяю, продуцирует идеологию, она продуцирует возвышенное учение.

— Национальная идея может стать большой литературной концепцией?

— Я думаю, что вся национальная литература — это и есть национальная идея.

— Почему нет украинской литературы?

— Я боюсь опять говорить об украинской литературе, называть Лесю Украинку литератором, но, говоря с моими украинскими друзьями, оппонентами, националистами… они меня уверяют, что Гоголь — это украинец, что гоголевская литература — это не русская литература. Я возражаю: «Как? Как?» Они мне говорят: «Посмотри на Гоголя. Всё, что он писал об Украине, — это восхитительно. «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Тарас Бульба» — это апология красоты».

— Всё, что он писал о России, — это дрянь.

— А что он писал о России? Посмотрите там. Это безумцы, сумасшедшие, «Нос».

— А в реальности все «Мёртвые души» ведь происходят на Украине.

— Это где же?

— Все «Мёртвые души» ведь происходят на территории современной Украины. Нет? Где Чичиков, где он едет?

— Нет. Я думаю, что современные «Мёртвые души» происходят там, где мёртвые души увидел Пушкин в своё время. То есть увидел их здесь где-то, под Псковщиной, где-то вот в Нижегородской губернии. Это русское явление, я даже думаю, что украинское создание — оно же другое. Оно не такое вот. Оно не такое рафинированное, изворотливое, остро понимающее и добро, и зло и стремящееся к подполью. Украинское сознание более позитивно. Оно более безыскусственное. Оно во многом доверчивее русского сознания. Поэтому Чичиков — это наше явление, русское.

— Так что же вы отвечаете вашим украинским друзьям, которые говорят, что всё плохое происходит в России, всё хорошее — на Украине?

— Я посылаю туда контингенты российских войск, конечно. Причём стараюсь, чтобы это были танки новейшего производства, естественно.

— А серьёзно?

— Потом я поторопил Ротенберга, чтобы он поскорее окончил Крымский мост.

— Сейчас в Донбассе происходит обострение. Как вы считаете, реально, кроме шуток, без Ротенберга и без танков, Донбасс, с точки зрения литературы, — это русский мир или, с точки зрения литературы, украинский мир? То есть это мир Гоголя украинского или это мир Гоголя петербургского? Это мир «Носа» или это мир Диканьки?

— Два эти мира ещё не распались, они проницают друг друга, поэтому трудно сказать. Я был в Донбассе. Я сделал такой небольшой роман — «Убийство городов», — и я, конечно, писал о Донбассе как о русском мире. Все зависит от того, кто там окажется — русский писатель или украинский писатель. Если там окажется украинский писатель, ещё не остывший от вот этого вот имперского сознания, он будет стремиться интерпретировать Донбасс по-украински. Я это сделал так, по-нашему, по-свойски, по-домашнему.

Солдаты украинской армии в районе Донецка
Reuters
© Oleksandr Klymenko

— Возможно появление большой украинской литературы?

— Я думаю, в принципе, возможно.

— Независимо от русского контекста.

— Думаю, что (без иронии) возможно появление большой нанайской литературы. Что значит «большая литература»? Нанайцы — это маленький народ. Это крохотный удивительный народ, живущий в дельте Амура. Это народ со своими укладами, песнями, поверьями, страхами, со своим отношением к небу, к государству, к Москве. И вот литература, которая пишет все эти нанайские переживания так, что они там звучат, — это будет грандиозная, великая нанайская литература.

— На нанайском языке?

— На нанайском. Может быть, на санскрите.

— Ну вряд ли.

— Посмотрим.

— Но тем не менее, возвращаясь к Украине. Возможна украинская литература большая?

— Я думаю, что возможна, конечно. Я думаю, что в этом огромном социуме, который сейчас строится и который перемалывает русские кости, создаётся вот эта русская альтернатива такая огромная. И вместе с этой русской альтернативой создаётся украинская армия и новая украинская внешняя политика. В этом котле, конечно, будет создана литература, потому что здесь одной пропагандой не обойтись, одним Коломойским не обойтись. Явление, связанное с восстановлением государства, требует художников типа Шолохова.

— Вы полагаете, что Украина способна родить художников типа Шолохова?

— А почему вы пытаете меня каждый раз об одном и том же? Я вам сказал, что да, Украина способна создавать атомную бомбу, она способна создавать межконтинентальные ракеты.

— А что она до сих пор их не создала?

— Атомную бомбу?

— Да. И континентальные ракеты, и Шолохова с Пушкиным.

— Вы думаете, что это процесс одной недели, что ли?

— Почему одной недели?

— Я думаю, что Шолохов создавался со «Слова о полку Игореве». Вот это была первая заготовка.

— А вы думаете, что «Слово о полку Игореве» к Украине не имеет никакого отношения?

— Считаю, что «Слово о полку Игореве» имеет отношение к первой русской империи, киевско-новгородской. Это и был тот самый русский мир, о котором сейчас толкуют. Это и было произведение…

— Ну то есть украинцы вполне себе являются её частью, точно так же, как и мы?

— Украинцев, как и русских, в ту пору не было, по существу. Это были племена, которые только формировались. И их языки — они переплетались друг с другом, над ними сияло одно и то же солнце, восточнославянское. Но с приходом Владимира Святого, с Крещением Руси, конечно, появилась эта первая империя, и она двигается по сей день, и её основание мы с вами сейчас вот попираем ногами.

— По вашей концепции сейчас пятая империя русская, правильно я понимаю?

— Пятая империя, да.

— Эта империя появилась с распадом СССР или она появилась с приходом Путина?

— Нет. Она появилась не в результате распада, а после распада СССР. Появилась в силу вот этой имманентной непрерывной двигающейся в русском народе силе, связанной с постоянным воскрешением империи. Русское государство — имперское, потому что оно состоит из этого огромного количества пространств, языков, верований, культур, народов, всевозможных векторов развития. И поэтому для того, чтобы оно сохранилось, необходим симфонизм. Этот симфонизм не называется «империя». Это не то что есть митрополия и жалкие колонии. Это симфония вот этих огромных ценностей, которые, казалось бы, разбегаются, но они соединены вот этим имперским чудом. И таких империй в России было четыре. Мы живём в пятой. И каждый раз, когда очередная империя рушится и между рухнувшей и последующей империей образуется чёрная дыра, пропасть чёрная, из этой чёрной дыры опять восходит новая империя. Мы присутствуем при очень инверсном процессе — при процессе становления пятой империи. Рухнула красная, сталинская империя. После этого казалось, что России больше не будет. Ни России, ни народа больше не будет, потому что в 1990-е годы…

— Вам так казалось реально?

— Да-да. Я просто видел.

— Что ни России, ни народа не будет?

— Их не то что не будет, их не стало. После 1991 года не стало ни России, ни народа.

— Куда же они делись-то?

— Они куда-то делись, потому что они исчезли, они вышли за пределы имперского сознания. Куда вот… Люди стоят на свету, вот мы с вами на свету. Уйдём туда — и мы исчезнем, мы встанем в темноте, мы растворимся. Так и народ, и государство, и культура. 1990-е годы — это чёрная дыра. Из этой чёрной дыры стала опять возникать новая империя — пятая. Конечно, Путина здесь огромная роль, огромная заслуга. Более того…

— Куда эта империя должна прийти?

— Она к шестой должна прийти империи.

— Ну понятно. В чём будет концепция этой империи путинской?

— У этой империи, как и у всех остальных империй — петровской, Ивана Васильевича Грозного, и Владимира, — есть одна концепция — это та самая мечта, мечта о благом, могучем, справедливом, причём божественно справедливом государстве, в котором отсутствуют насилие, ложь, скверность, угнетение и в котором исчезает самое страшное дарование справедливости — это смерть. По существу…

— Александр Андреевич, это всё какие-то ваши прекрасные, отточенные и многократно повторённые лозунги.

— Давайте поговорим о выступлениях завтрашних. Итак, завтра на улицах…

— Нет, чёрт с ними, с выступлениями. Нет-нет-нет. А вам не кажется, что каждая из этих империй: и империя Киевская Русь, и империя Ивана Грозного, посылавшего свой портрет Елизавете Английской, и империя сталинская, и петровская — это империи, которые пытались построить вот эту территорию по типу Европы?

— Нет. Мне так не кажется. Абсолютно так не кажется. Даже не пытайтесь меня убедить, что в них есть какой-то намёк. Все эти империи, идеологии всех эти империй, было ощущение райского предназначения России. Шедевром времён Ивана Васильевича Грозного является храм Василия Блаженного. Вот ещё раз придёте на площадь — посмотрите: этот храм — это образ русского рая. Царь Грозный со своими плахами, глыбами — тем не менее он строил райскую сущность.

— Ну он строил, а стены Кремля построены по принципу миланского кремля, как у Сфорца.

— Правда. Правда. По типу миланского кремля. Миланские архитекторы очень многое взяли от ассирийцев и так далее. Не важны стены, важны сущности. И важно, кто сидит в Кремле. Ведь в этом Кремле мог сидеть Гитлер в 1941 году.

— Мог сидеть, но не сидел. И тем не менее…

— Кремль остался тем, чем он делится сегодня. Это русская цитадель, Красная площадь — одна из самых намоленных московских икон.

— Ну намоленных и намоленных. В чём концепции всех этих империй? В чём их разница? Вот петровская империя — империя окна в Европу.

— Ну это нюансы.

— Ну как это — нюансы?

— Ну так это. Это просто нюансы. Это пространственная категория.

— А какая духовная категория?

— Духовная категория — это постоянное стремление к совершенству: совершенствовать быт человеческий, совершенствовать человека, создавать, не падать с этой лестницы. Об этом говорят все философы. Мы же не должны смотреть посольские приказы и знать, что там давали под кнутом мученики, висящие в камере Малюты Скуратова. Мы должны смотреть на философов, на мистиков. Мы должны изучать письма старца Филофея, мы должны изучать великую русскую литературу: о чём она мечтала, о чём мечтал Толстой. Мы должны понять, что такое ранний большевизм, что такое…

— Александр Андреевич, старец Филофей — это третий Рим. Соответственно, это строительство этой империи по принципу Римской империи. Не это ли стремление создать империю по римскому принципу?

— Нет. Москва — третий Рим вот в каком смысле. Это не создание Колизея или Аппиевой дороги. Нет, совсем нет. Старец Филофей говорил, что вот эти чаяния, возвышенные чаяния небесного рая, христианские чаяния, рухнули в первом Риме, они рухнули во втором, в Константинополе. И они остаются здесь, в третьем Риме.

Здание Московского Кремля
globallookpress.com
© Konstantin Kokoshkin

— А они не рухнули здесь, в третьем Риме?

— Вот сейчас?

— Да.

— Ну вот я думаю, что, скажем, сталинская эра — это по-прежнему стремление создать идеальное бытие, идеальное государство, идеального сверхчеловека.

— А Америка — это не такое государство?

— Нет, не такое.

— Это не четвёртый Рим?

— Нет. Это не четвёртый Рим.

— Почему?

— Это, скорее всего, может, в каком-то смысле Вавилон. Это Вавилон.

— Чем отличается концепция Рима от концепции Вавилона?

— Рим — да. Я говорю о третьем Риме. Концепция Москвы.

— Мы поняли. Хорошо. Вот вы говорите: «Это скорее Вавилон. А Москва — это скорее Рим». Чем…

— Я говорю, что Москва — это скорее, если говорить метафизически, это скорее Иерусалим. Москва — это Иерусалим.

— То есть всё-таки старец Филофей был не очень прав?

— Он прав, потому что он говорил, что… Иерусалим — это духовное, это христианское, это просветлённое, это мистическое. Если говорить языком эллинистическим, это дионисийское торжество. А Рим, в отличие от Иерусалима духовного, — это земное царство, это власть, это закон, это сила, это рациональное. Поэтому Москва и Русское государство является таинственным. Оно является мистическим государством, какими бы конкретно примитивными подчас формами оно не облекалось.

— Что-то конкретное в этой мистике есть? Можно мне рассказать какие-то три пункта конкретно?

— Вот вы сказали, три пункта. Вот уже три пункта, да.

— Что? Я про пятую империю. Из чего она должна состоять?

— Пятая империя по-прежнему состоит из множества народов. Мы по-прежнему, потеряв такие народы, как прибалты, туркмены, таджики, — мы состоим из огромного количества народов, гигантского количества народов. И для того, чтобы существовала империя, должен существовать единый имперский народ, народ народов. В этот единый имперский народ входят и нанайцы, упомянутые мной, и русские, и калмыки, и евреи, и вся полифония нации. И вот это всё множество народов складывается в единый народ, один народ. Политика нынешних правителей должна быть такова, чтобы не было народа, который чувствовал себя ущемлённым, отторгнутым, отвергнутым, что все народы должны чувствовать себя государствообразующими.

— Русский народ не чувствует себя таким?

— Почему? Он чувствует себя отторгнутым, конечно.

— Я про это и спрашиваю.

— Он чувствует себя отторгнутым. Русскому народу нужно вернуть это ощущение, реальное ощущение государствообразующего народа. Потому что, например, казус — великий Ермак. Ермак увеличил территорию России до Тихого океана. Ермак обеспечил нас нефтью. «Сургутнефтегаз» — это всё Ермак. И вот мои друзья, которые хотели поставить памятник на Тоболе, русские люди, — они не могут…

— Нет. Аэропорт же должны назвать.

— И аэропорт, и памятник на месте битвы. Значит, местные националисты татарские не дают им поставить, потому что там была битва татарских князей, он порубал. Я думаю, что это, конечно, недоразумение. Здесь нужно сделать так, чтобы Ермак в сознании этих татар сибирских был их лидером. Лидером их страны и государства.

— А как вы это сделаете?

— А как? Я же не кудесник. Как? Если бы я был Путиным или Красовским, я бы знал, как это делать. Это делается… Должна быть поставлена задача.

— Ну хорошо. Вот перед вами Путин, слава богу не Красовский, поставил бы такую задачу.

— Передо мной.

— Перед вами. А перед кем ещё, Александр Андреевич?

— Я бы занялся проповедью, я бы занялся проповедью, которой сейчас так уныло и упорно занимаюсь, сидя напротив Красовского. Вы спросили, какие базовые константы. Я вам сказал, что первая базовая константа — это один народ, то есть народ народов, имперский народ. Вторая константа — это одна судьба. То есть на протяжении всех империй, начиная от владимирской, кончая нынешней, народ стремится по-прежнему к этой мечте, к одной и той же мечте, какая бы ни была погода политическая, какие бы князья ни правили. Какой бы технологический век ни стоял на дворе. Задача остаётся та же, стремление остается таким же. То есть судьба остается той же. Один народ и одна судьба. И третий постулат — это одна победа, потому что вот тот идеальный мир, о котором я вам говорю, который вызывает у вас такую справедливую совершенно иронию скептическую, — он является победой побед, потому что достижение, скажем, бессмертия, к чему стремится человечество, даже трансгуманизм — это и есть высшая победа над смертью. Это то, о чем мечтал Фёдоров, — победить вот эту тварность, то, что заталкивает нас туда, ниже пояса, и где я нахожусь, увы.

— А не то, что смерть уже 2 тыс. лет назад победили? Не то, что для христиан смерть 2 тыс. лет назад уже победили?

— Нет. Её не победили.

— Смертию смерть поправ. Нет?

— Нет-нет. Умер Иисус. И он спустился туда, в преисподнюю, и искупил вот эту порчу, порчу, которая испортила всё человечество, первородный Адамов грех. Но видите, Адама нет среди нас. А второе пришествие говорит о том, что после Христовой первой жертвы люди не справились. Люди по-прежнему порченые, они грешат не меньше, а может быть, даже больше, чем их предшественники. Поэтому вот три постулата.

— Ну жертва-то всё-таки была не для того, чтобы люди стали безгрешными, а для того, чтобы у людей появилась надежда, нет?

— Нет. Надежда на что?

— На жизнь вечную.

— Жизнь вечная — это и есть жизнь без греха, это освобождение от грехов, потому что смерть — это есть трение. Трение преодолевается вот этим очищением.

— А не то, что Христос сказал: «Кто из вас без греха, киньте в меня камень»?

— Конечно, он сказал это тварному, земному несчастному человечеству. Да. Он мечтал о том человечестве, когда он говорил с учениками: «Будьте как боги». Он стремился к тому, чтобы вы, ученики, апостолы, стали ангелами, чтобы вы избавились от своих грехов. Конечно, он стремится, вся его проповедь направлена на избавление от грехов, вся его Нагорная проповедь, все его заповеди — это обещание людей спастись от грехов. Поэтому вот повторяю: «Вы, господин Путин, пригласили меня на встречу, на консультацию. Спасибо, я очень польщён. Это не первая наша с вами встреча, если вы меня помните. Так вот мне кажется, что в вашей завтрашней речи, в обращении к парламенту нашему, прекрасно было бы, если бы прозвучала такая сакральная триада: один народ, одна судьба, одна победа».

— А вы думаете, что у Путина нет такой триады в голове?

— Он её ищет. Он её ищет. Ему трудно её найти. Ему трудно найти, потому что он находится в среде, где эта триада отсутствует или только смутно присутствует. Ему трудно найти, потому что он не философ, он не провидец. Если говорить высокопарно, он озарённый правитель. Он создаёт то, что ему поручила русская судьба, русская задача. Он строит пятую империю. И он построил её и остановился в своём строительстве. И вот уже несколько лет он остановился в этом. И для того чтобы двигаться дальше, ему необходимо усвоить эту триаду. Его и держат на этой ветке, он не взлетает, потому что он сделал всё, что было как бы очевидно, а придётся сделать неочевидное, а для этого нужны открытия. Конечно, нам нужны открытия в технологиях. Нам нужны новые концептуалисты, которых, увы, нет, которых я не вижу в правительстве. Но нам нужны ещё вот эти метафизики, которые объяснят ему самому, что такое Россия, чтобы он прочитал Тютчева, чтобы он понял, с чем он имеет дело. Я думаю, что он это понимает, поскольку он близок с отцом, с владыкой Тихоном Шевкуновым. Тот ему это объясняет.

— А вы думаете, владыка Тихон объясняет что-то подобное вашему или прямо вот буквально этот ваш концепт?

— Нет, думаю, что нет.

— А что объясняет ему владыка Тихон? Ну как вы думаете? Давайте погадаем.

— Я думаю, что он объясняет ему его мессианство, его миссию. Миссию строительства, удерживающую миссию. Думаю, что объясняет ему, что высшая задача русского мира — это, конечно, создание вот этого божественного справедливого государства, о чём я с вами говорю. Я думаю, что он укрепляет Путина в минуты его слабости, когда в нём сосредотачивается огромное количество ударов — и политических, и экономических, метафизических ударов, — укрепляет, и он молится за него. И вообще, мне кажется, он империалист.

— Тихон или Шевкунов? Ой, в смысле, Путин.

— Путин точно империалист. А Тихон — империалист.

— Конечно, естественно.

— Тихон — империалист, и он ужасается гибели третьей империи, он ужасается этой гибели.

— Третьей — это петровской?

— Ну романовской, да.

— Ну да.

— Он ужасается гибели этой империи. Он винит в её гибели вот эту либеральную интеллигенцию, к числу которой он причисляет даже членов царского дома, царского двора. Говорит, что после этого случилось большое несчастье и страна досталась Ленину, называя его палачом и террористом номер один. Но по мере того, как он двигается, отец Тихон Шевкунов, владыка Тихон Шевкунов, по вот этой временной оси, он приближается к Сталину.

— То есть становится с каждым днём ближе?

— Становится с каждый днём ближе, и Сталин для него не является исчадием ада, как для многих ныне живущих. Он, конечно, его не апологизирует. Он прекрасно понимает, что Сталин создал государство, он не дал распасться империи. А если есть империя, то эта империя может быть какой угодно, и православной, важно — сохранить территорию. Ужас 1991 года в том, что мы потеряли территорию.

— Это ужас? Серьёзно.

— Это хорошо. Я думаю, нам сейчас ещё Сибирь потерять…

— Нет, ну перестаньте.

— Ну а что вы спрашиваете? Вы спрашиваете дурацкие ещё.

— Ну а что же нет? Люди задают себе дурацкие вопросы регулярно. Вы не задаёте?

— Я отвечаю вам по-дурацки. На дурацкие вопросы отвечаю по-дурацки. Великое благо — потерять территории, великое благо — потерять население. Знаете, что эффективность правления, а также степень преуспевания того или иного этноса определяется множеством параметров, очень большим количеством, но два параметра основные — это территория, которая контролирует данную популяцию, и численность данной популяции. После 1991 года мы отброшены в XVI век. После этой территории мы лишились огромного количества населения. Более того, итогом, посмотрите, мы разрушили в 1991 году Советский Союз, оказались в усечённой, ослабленной, униженной России, окружив себя враждебными антирусскими государствами, которые до этого входили в состав Советского Союза. Это же надо умудриться сделать это!

— Вы считаете, что конец третьей империи — это зло и горе?

— Я считаю, что конец каждой империи — это зло. Но я вижу, что оно неустранимо. Конец третьей империи был в том, если говорить опять моим языком, в том, что мечта или птица русской истории — ей стало страшно неудобно и неуютно в романовском теле. Ей стало совершенно неуютно в душе последнего императора. Ей стало там тесно. России было тесно.

— А вы думаете, речь шла о душе непосредственно одного-единственного императора или просто действительно вся власть в стране принадлежала вполне себе либеральной интеллигенции такой?

— Нет, ну конечно. Но повторяю: это централистское государство, и царь мог расстрелять демонстрацию 9 января, он мог объявить войну, он мог отречься от престола. Он по-прежнему был такой монадой, очень мощной, как в централистском государстве, как и Горбачёв. Мы разрушались и будем разрушаться, потому что мы централистское государство с центральной персоной. Вот в этом, кстати, серьёзность сегодняшнего момента завтрашних выступлений, о которых вы говорили. То есть Путин находится под гигантским давлением, под огромным давлением.

— Чьим?

— Это давление… Конечно, физики превращают уголь в алмаз…

— Чьим давлением?

— Под давлением обстоятельств, мира, своей среды, американцев, невозможности совершать развитие. Уменьшается сфера его влияния. Он находится под магическим давлением. Вы думаете, что убийство Политковской в день его рождения — это случайность? Или убийство…

— Я уверен, что любой сотрудник «Новой газеты» согласится с вами, что нет, не случайность. Но вы же так не думаете?

— Нет, я думаю, что убийство Политковской в день рождения Путина — это не случайность. Именно в день рождения.

— Да. Но вы же не считаете, что подарок на день рождения?

— Я считаю, что это такой чёрный подарок на день рождения.

— Ну то есть чёрная метка.

— Если угодно, это чёрная месса.

— А кто его подарил?

— Ну какой-то даритель перепончатый, наверное. Так же как и убийство Немцова на Кремлёвском мосту.

— Вы полагаете, что для Путина это было трагедией?

— Ну во всяком случае в моих романах, в моём романе, который только что вышел, — «Леонид» (в нём в какой-то степени есть аллюзия путинская) — я написал, что это огромная трагедия. Это трагедия, связанная… Это… Человек, любой человек, даже самый чёрствый, деревянный и бесчувственный, есть духовная уязвимость. Есть какие-то скважины, как в ионной коре, сквозь дыры проходит это злое излучение. Так вот дни рождения для людей любых — это очень таинственное время. В это время оживают пупки. Пупки, соединяющие нас с нашими исчезнувшими родителями. Это открытое, независимое такое место. И в эти точки наносятся удары. Я думаю, что смерть Политковской — это удар такого рода.

— А смерть Бориса?

— А смерть Бориса — эта смерть прямо хлынула в кабинет, малахитовый кабинет Путина, она его обдала с ног до головы, она ошпарила его. Это было сделано для этого. Можно было бы выбрать другое место, можно было убить в ресторане или в постели с женщиной. Выбрано сакральное место.

— То есть вы считаете, это какая-то атака зла на нашего лидера?

— Я считаю, что лидер подвергается… Ну вот Лукашенко хотели же убить.

— А вы верите в это?

— Ну я не могу верить или не верить.

— То есть вы про двух этих каких-то пойманных, один из которых тусовался каждый день в магазине «Фаланстер» и покупал наверняка даже ваши книги, Александр Андреевич?

— В таком случае Куприянов в заговоре.

— Так Куприянов даже написал огромный текст.

— Вот Куприянов тоже в этом заговоре. Наверное, его нужно пошерстить, очень скоро его возьмут и оттащат…

— Боря, ты готовься.

— Готовь себе, да, завещание.

— Вы не любите Борю Куприянова?

— Люблю ли я?

— Да.

— Ну я ценю его, да.

— А почему вы так ему желаете страшного?

— Вы же сказали, что он связан с заговорщиками.

— Это вы сказали, что он связан с заговорщиками.

— Вы намекнули. Я же понимаю…

— Я совершенно не намекал. Я просто сказал, что заговорщики — псевдозаговорщики — покупали книги в магазине «Фаланстер».

— А для чего они ходили? Это была явка.

— Покупать ваши, непосредственно ваши книги, потому что только в магазине «Фаланстер» ваши книги продаются.

— Это был повод. Они ходили, они делали Куприянову масонские знаки. У них была своя символика. Нет, я знаю, что такое государственный переворот. Вот, например, Эрдогана хотели свергнуть, уничтожить. До сих пор там тысячи высших офицеров сидят в тюрьме. Там их дерут на дыбах. Я хотел посмотреть, будет ли Лукашенко устраивать чистку в своих армейских рядах, в рядах КГБ, потому что военный переворот, о котором мы говорили, не может быть сделан этими двумя поцами, очкариками. Он может быть сделан только с участием сложнейших структур. Не зарубежных, а внутренних.

— Хорошо. А вот этим сложнейшим структурам, генералам, кагэбэшникам, эти вот два поца, очкарики из магазина «Фаланстер», — они зачем были нужны?

— Лукашенко?

— Нет. Вот этим генералам, которые затеяли заговор против Александра Григорьевича, светлейшего нашего белорусского князя?

— Нет, ну видите, военным вообще свойственно бунтовать.

— Военным — понятно. Для чего военным вот эти два задрота?

— Мне трудно сказать. Это слабое звено этого заговора. В каждом заговоре слабое звено. Скажем, Лев Рохлин, который хотел совершить государственный переворот и говорил об этом на всех углах и во всех кабинетах Думы, — он не совершил его, и двух каких-то несчастных офицеров из его корпуса в Волгограде — их не то что посадили или судили, их просто переместили куда-то. Государственные перевороты делаются иначе. Я знаю, как делаются государственные перевороты, в Латинской Америке как они делаются, как они делались в России, как их совершили Екатерина, Елизавета Петровна.

— Александр Андреевич, что такого вы писали из Кабула в 1979—1980-х годах, что вас начали ненавидеть все либеральные выпивохи в Центральном доме литераторов?

— Ну просто считалось, что Афганская война является преступной войной.

— Это было прямо по дефолту? То есть люди так изначально решили, сразу?

— Конечно. Они считали, что советская империя — это империя зла. Они знали, что советская империя — это империя зла. Они слушали Рейгана…

— BBC и «Голос Америки»*.

— Они знали, что всё, что раздаётся оттуда, из-за океана, — это правда. Поэтому они жили в империи зла. Они всячески хотели эту империю разрушить. Всяческими правдами и неправдами, молитвами и проклятиями. И эта империя зла подтвердила свою злокозненность, войдя в Афганистан. Поэтому я, оправдывая эту экспансию…

— Вы оправдывали это?

— Ну конечно. Я до сих пор считаю, что мы не должны были уходить оттуда.

— Сколько вы написали текстов оттуда?

— Ну не знаю…

— Вот за эту первую поездку.

— Ну репортажи. Я всего был, в Афганистане у меня было около 15 командировок на протяжении всего времени.

— Нет. Вы сказали, что вас сразу же в 1980 году, после…

— Несколько репортажей. Это «Литературная газета», да. Я очень быстро написал «Дерево в центре Кабула».

— Секунду. Почему всё то время, когда вы ездили по горячим точкам, Ангола, везде, почему вы не были вот этим самым злом из ада, которым вы стали после командировки в Афганистан? То есть чем Ангола отличалась от Афганистана идеологически?

— Она отличалась тем, что, во-первых, в Анголе не было контингентов. Потом не созрело ещё общество для того, чтобы Анголу расценивать как такой объект нашего злокозненного поведения мирового. А главное — ведь были же ещё и центры влияния в России. Скажем, «Литературная газета». «Литературная газета» — это был мощнейший центр влияния. И когда «Литературная газета» посылала меня в Афганистан, или в Анголу, или в Мозамбик, она не считала, что посылает меня как злодея. Она считала, что я совершаю рыцарские подвиги во имя газеты и родины.

— «Литгазета», да.

— Да. Но к какому-то моменту «Литгазета» тоже стала центром такого вот нигилизма. И когда Чуковский ушёл из «Литгазеты» и к нему пришли другие люди, Бурлацкий например, «Литгазета» абсолютно сменила свой состав и стала ультралиберальной газетой, и она стала казнить и квилить меня за мои военные поездки, куда она в своё время меня посылала. Поэтому речь идёт тоже о трансформации. Люди ведь меняются. Мы с вами меняемся.

— Вот вы сказали, что в какой-то момент эта интеллигенция поняла, что всё, что говорится на Западе, — это правда. И всё, что говорится на западе о России, — это правда. И всё, что говорится о роли, о злобной роли России, о роли каменного гостя такого, причём несправедливого каменного гостя, — это правда. Вам не кажется, что сейчас мы переживаем похожий период?

— Не то что не кажется — я в этом убеждён.

— А вам не кажется, что как тогда эта интеллигенция развалила Советский Союз, так она сейчас развалит и нынешнюю вашу пятую империю?

— И это мне кажется. Мне не просто кажется, я это знаю.

— Что тогда надо делать?

— Надо делать, во-первых, то, что делает власть, то, что она делает, — она подавляет эти формы. Она подавляет их нерешительно, потому что центры этого внутреннего влияния находятся не только в Фонде по борьбе с коррупцией**, они находятся и в Кремле, они находятся в спецслужбах. Власть не едина, она раздвоена. Власть опирается на среду, в данном случае олигархическую, у которой рынки находятся там, за кордонами, которая двойственная. Если говорить уж радикально, она не выражает национальных интересов страны. Будучи элитой России, она не выражает интересы России, а выражает интересы рынков, на которых она присутствует, то есть Запада. Значит, нужно это подавлять и с этим бороться. Прежде всего нужно стремительно создавать идеологию, потому что в этой борьбе, которая сейчас ведётся (кто-то называет «гибридная война», кто-то «ментальная» её называет), помимо вот этих экономических, политических, информационных воздействий, идут воздействия на коды, на которых зиждется страна и государство. Идёт разрушение кодов. И вот эти коды нужно охранять как зеницу ока. Как мы охраняем склады ядерных боеприпасов. Такие коды, как Сталинград, например, или такие коды, как Пушкин, или такие коды, как Ермак, или такие коды, как Пересвет.

— А вам не кажется, что страну пора уже перекодировать из прошлого в будущее?

— Это коды вечные, потому что Гагарин не является кодом прошлого. И вот когда появится код настоящего или код будущего, я бы хотел, чтобы появился код «Путин». Я готов работать над тем, чтобы отшлифовать эту категорию.

— Вы с Путиным встречались. Вы предлагали ему свои услуги, так сказать, концептуальные?

— Нет. Я не предлагал.

— Почему?

— Ну я скромный человек, я робею.

— Ну ладно. Уж вы-то скромный человек, Александр Андреевич.

— Вы разве не видите, что это так? Всё, что я мог сделать, я уже издал в книгах. Читайте.

— Путин читал ваши книги?

— Запоем. Просто запоем.

— Ну я серьёзно спрашиваю. Ну, может, вам кто-то говорил? Сурков, например, вам говорил.

— Путин читал очень мало книг.

— Думаете?

— Я думаю, что он читал мало книг. Ему некогда было читать книги. Сейчас — и подавно. Потому что я смотрю, когда его спичрайтеры готовят ему речи, они вот как птицы выклёвывают какие-то две-три фразы из произведений и инкорпорируют, инкрустируют. То «И молвил он, сверкнув очами: «Ребята! Не Москва ль за нами?», то ли какую-то фразу из Ильина, то ли из Бердяева. Это не путинские находки, это работа его спичрайтеров.

— А вам не кажется, что и у Путина, и у Ельцина спичрайтеры были так себе? Почему такой всегда бюрократический текст, как вам кажется?

— Я думаю, что вся наша элита выражается ужасно косно, у нас никто не выражается ярко. У нас никто не выражается ярко. Что, Мишустин выражается ярко? В этом драма. Большие деньги требуют большой культуры. Так же как большая власть требует большой культуры.

— Когда вы поняли, что ваша устная речь должна полностью соответствовать пространству вашего же письменного текста? Вот вы же говорите как пишете.

— Я не ощущаю этого.

— Врёте.

— Нет. Я не ощущаю этого. Может быть, так оно и есть, но я не отдавал себе в этом отчёт. Все говорят, что я неплохо разговариваю, и вы туда же, но это не связано с моими текстами.

— Ну я не верю вам, что вы никогда не задумывались о том, как вы говорите, что вы скажете, какое слово подберёте. Вы его прямо сидите и подбираете, смотрите даже наверх.

— Нет, Антон, ну что вы. Какие-то мелочи. Зачем мне подбирать слова, когда я подбираю категории, когда я подбираю целые теории. Зачем мне подбирать такую мелочёвку…

— Вы живёте в пространстве текста или теорий?

— Нет, я не живу в пространстве текста, потому что, конечно, мои книги являются в сегодняшнем мире периферийными. Я через мои книги не могу влиять на процессы. Только, видимо, скрытым образом, незначительным образом. Я влияю на… в силу своих возможностей влияю на процессы через прессу, через RT, как сегодня, например, через «Эхо Москвы». Вот это окно социальное для меня. Может быть, поэтому — потому что я много очень был на телевидении и на радио и во время всевозможных церемоний выступал. Может быть, это сделало мою речь удобоваримой.

— Вы бы не хотели сами быть спичрайтером такого человека, как Путин, или лично Путина? Вы бы не хотели, чтобы государство и эта империя говорило вашими словами?

— Я бы хотел, да. Не скрываю. У меня был один такой повод, который я использовал. Это когда я написал «Слово к народу». По-моему, 1988 или 1989 год. Тогда меня попросили наши вельможи, члены будущего ГКЧП, попросили написать этот текст, и я его написал. И мне это страшно понравились. Я дорожу этим текстом как таким редким, случайным поводом, когда государство поручило мне высказаться вместо него.

— И всё? Больше не делали?

— Больше ко мне не обращались.

— Как думаете, почему? Вы же совершенно блистательный оратор.

— Ну меня пригласили на Поклонную гору. Я там сказал своё слово вместе с другими коллегами. Я думаю, что Поклонная гора — это определённый этап в истории государства Российского, в истории пятой империи, когда ситуация была очень зыбкой, когда она шаталась.

— Это был 2014 год? Просто я не помню, какая из Поклонных гор. Это выборы Путина или это Крым?

— Нет. Это когда была Болотная площадь.

— 2012 год.

— Болотная площадь.

— Выборы Путина.

— Которая кипела, наращивала элементы, и многие из таких вот проправительственных чиновников или журналистов хотели уехать из России, боялись расправы, боялись фонарей. И когда Болотной площади была противопоставлена Поклонная гора.

— 2012 год, я и говорю.

— 2012 год. Тогда был тоже создан огромный массив людей, и там предложили выступить.

— Это был искренний мотив? Вы искренне выступали?

— Я выступал искренне. Я вообще искренний человек.

— А люди там вокруг вас?

— А что? Там был мороз тысячеградусный.

— Вам не кажется, что проблема как раз нынешней системы и нынешней империи в том, что люди, противостоящие этой империи, — у них как раз есть идеи и есть искренность, а у нас с вами — нет?

— У них идеи нету, и у них есть настроение и искренность. А у тех, кто за пятую империю (мы с вами в данном случае), есть и искренность, и идеи. Я вас не могу уличить в неискренности.

— Я вас тоже не могу. Я просто для красного словца.

— Ну так вот выбирайте словца.

— О чём вы жалеете в своей жизни?

— О краткосрочности. Я считаю, что человек должен жить очень долго.

— Вам не хватило?

— Никому из нас не хватило. Вот я понимал, почему библейские персонажи, пророки живут так долго — по 200, по 300 лет. Они доживают до того момента, когда душа их созревает для того, чтобы сделать открытие духовное. А мы уходим очень рано, только на дальних подступах к этому открытию. Либо нас убивают. Вот убили Пушкина, не дав ему дожить до этого открытия. Лермонтова убили, не дав ему дожить. Они шли, стремительно шли к грандиозным открытиям. Поэтому я считаю, что человек должен жить долго.

— А может быть, они как раз специально так сделали, чтобы не дойти до этого открытия, не открыть это?

— Ну может быть, хотя мне эта мысль не нравится — что Мартынов был засланным казачком, что за ним стояли масоны. Нет. Я думаю, что вообще современные люди живут мало. И увеличение их возраста жизни — это большая победа. А доведение этого возраста до 150—200 лет обеспечит невероятные открытия, невероятные открытия нашей земной жизни. Не в плане создания новых машин, компьютеров, механизмов, а мы наконец поймём мироздание в целом.

— Вам 82 сейчас?

— Уже три.

— Уже три. 1938 года. За последние 40 лет какое у вас произошло самое большое изменение?

— То изменение, которое я зафиксировал, и которое меня удивило, и в котором я живу, — оно связано с тем, что у меня произошла трансформация целей. Если я всю жизнь гнался, я жил в ужасной гонке, я всё время носился, я мчался, мчался, мне надо время зафиксировать, догнать, не дать ему ускользнуть, запечатлеть его, и все мои цели были впереди — это цели карьеры, тщеславия, любви, детей, вообще цели познания, — с какого-то момента мои цели оказались позади. Сейчас все мои цели не впереди, а сзади. Вот это огромное время, которое я прожил, — оно является временем, где я ищу свои цели, я думаю о нём, об этом времени. Я пытаюсь расшифровать те фрагменты, которые так и остались нерасшифрованными, а ведь вот в этой гонке, в которой я жил и все мы живём, там многие вещи оцениваются нами походя, между прочим и тут же забываются или откладываются в какой-то загадочный ящик в черепную коробку. А в каждом из этих мгновений таятся огромные истины, огромные переживания, связанные с любовью, связанные с богопознанием, связанные с отвращением к себе. И вот сейчас у меня есть много времени, возможностей, особенно до пандемии, после операции. Я так люблю сесть под своими берёзами и вспоминать, как выглядел какой-нибудь малиновый цветочек на опушке леса, в котором я когда-то был лесником, или как выглядят сосны при вечернем солнце в моих любимых сосняках псковских, когда эти стволы горят огненным, янтарным светом. Это удивительные переживания. Вот этим я сейчас дорожу.

— Вы представляете себе смерть как находку этих смыслов?

— Я был подхвачен буйной круговертью. С одной войны к другой перелетал. Всю жизнь я гнался по пятам за смертью и вот сегодня наконец догнал.

— Вы догнали?

— Конечно. Разве вы не видите? Моя меланхолия, моё смирение, моя смиренность, умиротворённость. Я приготовился.

— Может, вы просто устали?

— А что такое усталость? Это есть уготовление к смерти. Приготовление к смерти. Инстинкт смерти побеждает инстинкт жизни. Так говорил, по-моему, Мечников. Это же хорошо — когда смерть наступает не от пули, не от гильотины, а наступает естественно, когда в тебе угасают страсти, энергии, эмоции, честолюбивые замыслы, когда наступает тишина, и постепенно от тебя отпадают те или иные запчасти. Остаётся один двигатель. Потом в нём начинает что-то троить. Потом идёт на двух клапанах, и последнее — он уже на одном клапане уходит туда, к Создателю.

— Вам не страшно?

— Страшно, конечно. Вообще, смерть страшна сама по себе. Она страшна и религиозным людям. И в каноне Иисуса Христа о смерти говорится как о чём-то чудовищном, зловонном и ужасном. А смерть не может быть не страшной.

— Как вы сохраняетесь тогда в этом страхе?

— Потому что, кроме страха, есть ещё же любовь, бесстрашие. Есть то, что не умрёт, когда я умру. Родина не умрёт. Мои ещё не родившиеся праправнуки не умрут. И потом я думаю, что во мне самом есть нечто, что не умрёт с моей плотью, с моей тварной природой.

— Душа?

— Назовём это так.

* СМИ, признанное иностранным агентом по решению Министерства юстиции РФ от 05.12.2017.

* Фонд борьбы с коррупцией включён в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента, по решению Министерства юстиции РФ от 09.10.2019.

Дмитрий Хаустов. «Всё твердое растворяется в воздухе» Маршалла Бермана — SPECTATE — Вебзин о современном искусстве. Эссе, подкасты, рецензии на выставки, переводы важных текстов об искусстве

Берман М. Всё твердое растворяется в воздухе. Опыт модерности / пер. с англ. В. Федюшина, Т. Беляковой. — М.: Горизонталь, 2020.

С одной стороны, пробуждены к жизни такие промышленные и научные силы, о каких и не подозревали ни в одну из предшествовавших эпох истории человечества. С другой стороны, видны признаки упадка, далеко превосходящего все известные в истории ужасы последних времен Римской империи. В наше время всё как бы чревато своей противоположностью. Мы видим, что машины, обладающие чудесной силой сокращать и делать плодотворнее человеческий труд, приносят людям голод и изнурение. Новые, до сих пор неизвестные источники богатства благодаря каким-то странным, непонятным чарам превращаются в источники нищеты. Победы техники как бы куплены ценой моральной деградации. Кажется, что, по мере того как человечество подчиняет себе природу, человек становится рабом других людей либо же рабом своей собственной подлости. Даже чистый свет науки не может, по-видимому, сиять иначе, как только на мрачном фоне невежества. Все наши открытия и весь наш прогресс как бы приводят к тому, что материальные силы наделяются интеллектуальной жизнью, а человеческая жизнь, лишенная своей интеллектуальной стороны, низводится до степени простой материальной силы¹.

Гиблое дело искать в словарях адекватное определение такого дисперсного, неуловимого термина, как «модернизм» — за тем ключевым исключением, когда словарь изначально ориентирован на исторически подвижные, семантически множественные определения. Раз так, то стоит открыть изданный на русском «Словарь основных исторических понятий»: том первый, статья «Современный, Современность» (то есть Modern, Modernität, Moderne) авторства Ханса Ульриха Гумбрехта, известного исследователя культуры. Неожиданная удача-пересечение с заявленной темой (которая, конечно, не «Гумбрехт», но «Берман»): «…представим <…> набросок системы возможных значений слова “современный” (modern) <…> Первое возможное значение слова modern: “современный, нынешний”, антоним — “прежний, прошлый” <…> Второе возможное значение слова modern: “новый”, антоним — “старый” <…> Третье возможное значение слова modern: “временный, преходящий”, антоним — “вечный”…»² — и далее — это самое главное — Гумбрехт дает относительно сжатый очерк исторической семантики, в соответствии с которым примерно с конца Возрождения и до наших дней значение слова «модерн» постепенно сдвигалось от первого варианта (нынешний) через второй (новый) к третьему (преходящий). Таким образом, растворяя точечно-твердое, изолированно-неподвижное понятие в воздухе неизменно подвижного времени, указанный семантический сдвиг, впервые закрепившись в так называемом «споре древних и новых» в конце XVII века, проходит через опорные точки немецкого романтизма и раннего европейского модернизма, где оформляется в эпохальный образ бодлеровского поэта-фланера и далее движется в сторону неистового авангардиста начала ХХ века, для которого нет уже ничего твердого, всё становится временным, преходящим, попросту тем, что следует преодолеть. Но это не всё. Если «новые» под предводительством Шарля Перро пытались обосновать, что они, эти «новые», многим лучше «древних» (то есть поборников принципа подражания античному канону), то немецкие романтики под влиянием Гердера уже утверждали, что «новое» и «древнее» не лучше и не хуже друг друга, они просто разные, и относиться к их разнице следует с должным — прежде всего историко-филологическим — вниманием, тогда как «в 1859 году <…> Бодлер в своем Художнике современной жизни³ вывел из этого нового ощущения времени эстетическую теорию современности (Modernität), приложимую и к самопониманию художественного авангарда ХХ века. <…> Из осознания того, что каждое прошлое не могло не рассматривать себя как современность (Gegenwart), а свое искусство — как современное (modern) (“У каждого древнего художника была своя современность [modernité]”), Бодлер первым сделал вывод, что слова “современный” (modern) и “современность” (Modernität) обозначают не отличительное качество какой-то одной конкретной недавней эпохи (как думали еще романтики, когда употребляли эти слова), а все многоразличные, но всегда преходящие представления людей разных эпох о прекрасном: “Современность (modernité) — это преходящее, мимолетное, случайное”. <…> Задача литературы — выделять из временного, преходящего всё то поэтическое, что в нем содержится, дабы таким образом “вечное” смогло конституироваться как полюс, противоположный “нынешнему”: “Выделять из моды то, что она может содержать поэтического в историческом, вытягивать вечное из преходящего”»⁴. Иными словами, единственный смысл «вечного», который мы можем извлечь, по Бодлеру и его наследникам-авангардистам, из моды исторического потока, есть — ни много ни мало — сама неизбывная динамика этого исторического потока, который в своем вихреобразном движении непрестанно выбрасывает на берег всё новое «новое», всё старое «новое» безжалостно обращая в прах. Такая интерпретация модерна, поразительно близкая хайдеггеровской интерпретации ~~бытия~~ (неужто по-прежнему можно всерьез говорить о его мифическом «антимодернизме»?.. разве что в том же смысле, в каком Берман называет Кьеркегора «великим модернистом» и «антимодернистом», с. 16), подталкивает к выводу, что подлинным смыслом указанного семантического сдвига в истории слова «модерн» было решительное размывание его номинативного статуса под воздействием его же глагольного статуса, этакое «оглаголивание существительного», рассеянье статики словоупотребления в пользу его радикальной динамики. Не «модерн», но «модернизация». Не существительное, но глагол. Не статичное, но динамичное. Семантика: не твердая, но текучая или плавкая. Но также и этика (тот же Бодлер уделяет ей особенное внимание): новое — но не лучшее, а другое; вместо самоуверенной и горделивой, а потому подчас разрушительной модерности — самокритичный, этический модернизм, помнящий о границах собственной правоты перед лицом того нового, которое завтра его самого уличит в устаревании. Но тут и опасность — забыться, вернуться к риторике «лучшего нового» и посчитать, что всё устаревшее как таковое обречено на оправданное уничтожение. С этой опасностью мы очень скоро столкнемся.

Пока что, удерживая в памяти этот гумбрехтовский очерк исторической семантики, нужно вернуться к тому, с кого всё это началось, но о ком пока ничего не было сказано: к Маршаллу Берману (1940–2013), американскому философу-марксисту, впервые (и так запоздало) представленному на русском языке своей книгой о модернизме (оригинал — «All That Is Solid Melts Into Air: The Experience of Modernity» — был опубликован в Нью-Йорке в 1982). Формально выстроенная как сборник эссе, каждое из которых вполне заслуживает самостоятельного рассмотрения, она вместе с тем развивает некоторое количество центральных мотивов, которые крепко сшивают ее в качестве целостного «произведения». Эти мотивы в данном случае и интересны, в особенности первый среди равных, отчетливо перекликающийся с историко-семантическим очерком Гумбрехта. Речь идет о бермановской попытке последовательного — проведенного через очень разные, весьма непростые сюжеты — перевода смыслового ядра модернизма из статичного «модерна» в динамическую «модернизацию».

В соответствии с этой интенцией Берман на старте определяет предмет своей книги — а именно модернизм — как «любую попытку современных людей стать субъектами, а вместе с тем и объектами модернизации» (с. 5), и сразу же, следом указывает на иное так понятого модернизма, обратное исходной формуле: уже не движение от «модерна» к «модернизации», но — от «модернизации» к «модерну» как негативный двойник исследуемого феномена, в котором динамика вновь возвращается к статике, а всё, растворенное в воздухе перемен, снова затвердевает в исторические окаменелости. Как подчеркивает Берман, «Такая проблема [то есть проблема реализации статичного модернизма, в котором в итоге совершенно невозможно жить. — Д. Х.] особенно насущна для модернизма, который исключает перемены или враждебен по отношению к ним — или, скорее, для модернизма, который стремится лишь к одной и последней великой перемене» (с. 8).

Рассматривая нацеленность на динамизацию статики, на растворение твердого в качестве ключевой черты модернизма, Берман не упускает проблемный и даже противоречивый статус своего определения, настаивая на том, что в этом оно соответствует определяемому феномену, собственно, движущемуся через проблемы и противоречия как через своеобразные точки-ускорители: «Быть модерным — значит пребывать в среде, которая обещает нам приключения, силу, радость, рост, преобразование нас и мира вокруг, но в то же время угрожает уничтожить всё, чем мы обладаем, всё, что мы знаем, всё, чем мы являемся» (с. 18). Поэтому и мыслителями, лучше всего впитавшими и реализовавшими опыт модерности — коль скоро «основной факт модерной жизни <…> состоит в том, что эта жизнь полностью противоречит самой себе в своей основе» (с. 24) — окажутся те из них, работа которых наилучшим образом включала бы в себя мышление через непременные проблематизации и противоречия. Нетрудно догадаться, что в качестве подобных по преимуществу модернистских мыслителей Берман приводит Фридриха Ницше и Карла Маркса (хотя и сам автор находит нужным оговориться, что первый здесь смотрится несколько органичнее, чем второй). «То общее, что есть в голосах Маркса и Ницше, что отличает и выделяет их — это их бешеный темп, зажигательная энергия, образная глубина, но также быстрая и резкая смена тона и интонации, готовность выступить против самих себя, поставить под сомнение и отринуть всё сказанное, преобразить себя в огромный диапазон гармоничных или диссонирующих голосов, выйти за пределы своих способностей, к бесконечно более широкому диапазону, чтобы выразить и ухватить мир, где всюду есть зародыш противоречия и “всё твердое растворяется в воздухе”. В этом голосе одновременно звучат познание и осмеяние своей личности, самодовольство и самокритика. <…> Этот голос ироничен и противоречив, полифоничен и диалектичен, он осуждает модерную жизнь во имя тех самых ценностей, что были созданы модерностью, в надежде — а часто вопреки надежде — что модерности завтрашнего и послезавтрашнего дня исцелят раны, нанесенные современным людям. Все великие модернисты XIX века — столь разные, как Маркс и Кьеркегор, Уитман и Ибсен, Бодлер, Мелвилл, Карлайл, Штирнер, Рембо, Стриндберг, Достоевский и многие другие — говорят в том же ритме и том же диапазоне» (с. 28–29).

Впрочем, выдающиеся мыслители-модернисты вроде Ницше и Маркса важны прежде всего тщательно выработанным в одном случае, выстраданным в другом случае концептуальным аппаратом, позволяющим не только осмыслять эпоху Модерн во всей ее витиеватой комплексности, но и — в данном случае это главное — проблематизировать «модерн» еще больше и дальше, запуская и ускоряя движение «внутренней модернизации» через игру критики и противоречий. В силу этой включенности Ницше и Маркса в непрекращающуюся работу модернизации и, соответственно, в силу ограничения этой включенности рамками частных проблемных полей (говоря очень условно, воли в одном случае, праксиса — в другом), ни тот ни другой не способны представить, тем более выразить сущность модерна (модернизации) как такового. Но, не отказываясь от идеи подобного представительства и выражения, Берман высматривает такого пан-модернистского персонажа, этакий образ Модерна, не среди исторических личностей, но в пространстве художественного вымысла. Таким образцовым модернистом оказывается гетевский Фауст, «один из героев модерной культуры [собственно, фаустовской культуры, говоря словами Шпенглера. — Д. Х.] с самого ее зарождения» (с. 48).

Глава о фаустовской «трагедии развития», возможно, не совсем центральная в книге Бермана, но точно инициирующая и задающая тон всем прочим последующим главам-эссе. Всё дело в том, что история Фауста с начала и до конца, во всех ее перипетиях удачнее прочего (во всяком случае, с точки зрения Бермана) схватывает внутреннюю динамику модернизации и, главное, обозначает ключевые опасности, которые подстерегают эту динамику по мере ее разворачивания — как пишет автор, динамика работы Фауста «воспроизводит более масштабную динамику западного общества» (с. 50). Образ ученого, вступившего в сделку с дьяволом, таким образом, оказывается в лучшем и, главное, в худшем изводе прямо параллельным движению всего означенного исторического периода. «“Фауст” начинается в эпоху, когда мысль и чувственность уже настолько модерны, что читатель ХХ века немедленно их признает, но материальные и социальные условия существования всё еще соответствуют средневековым; кончается же он среди потрясений духовной и материальной жизни промышленной революции. Поэма начинается в уединенном кабинете интеллектуала, абстрактном и затворническом царстве мысли; заканчивается она в бескрайнем царстве производства и торговли, управляемом огромными корпоративными органами и сложными организациями, которые Фауст помогает создавать и которые в свою очередь помогают ему самому создавать еще больше. В гетовской версии фаустовской темы субъект и объект преобразований не только герой — а целый мир. “Фауст” Гете изображает и инсценирует процесс, в результате которого к концу XVIII и началу XIX века появляется непосредственно модерная мировая система» (с. 50–51).

Сперва доктор Фауст, этот эмблематический модернист, пересекает границу своего кабинетного уединения, где ему пришлось по-прогрессистски переписать Писание (сначала было не слово, но — дело), а там и вовсе заключить сделку с дьяволом, лишь бы не дойти до сумасшествия или самоубийства в своей обездвиженной башне из слоновой кости. В этих сомнительных противоречиях рождается интеллектуал Нового времени, этот прото-Ницше, прото-Маркс — одновременно в своих величии и убожестве, сопутствующих в таком размахе лишь титаническим сынам своего века. Берман пишет: «Идея Бога, определяющего себя через действие, через первоначальное деяние созидания мира окрыляет Фауста; он восторгается духом и мощью этого Бога; провозглашает, что готов вновь посвятить свою жизнь созидательным мирским делам» (с. 60), и далее: «Парадоксально, но так же, как созидательная воля и деяния Бога космически разрушительны, так дьявольская страсть к разрушению оказывается созидательной. И только если Фауст будет работать с этими разрушительными силами, он сможет создать что-то в этом мире: собственно, только работая с дьяволом и “всегда желая зла”, он может оказаться на стороне Бога и “творить благое”. Дурными намерениями вымощена дорога в рай. Фауст стремился к источникам творения; однако оказывается лицом к лицу с силой разрушения. Парадоксы пролегают куда глубже: Фауст не сможет ничего создать, если не будет готов отказаться от всего, принять, что всё созданное им ранее — и безусловно всё, что будет создано в будущем, — должно быть уничтожено, чтобы вымостить дорогу для нового созидания, эту диалектику должен принять модерный человек, чтобы двигаться вперед и жить; и эта же диалектика вскоре окутает и будет двигать модерную экономику, государство и общество во всей совокупности» (с. 61–62). Нетрудно заметить, что диалектика здесь носит скорей не предписывающий, но предостерегающий характер: фаустианские силы созидания, то есть силы европейской модернизации, так прочно сцеплены с негативностью и с разрушением (то есть с дьяволом, Мефистофелем), что на каждом этапе угрожают поглотить и сам фаустовский проект вместе со всеми устаревшими формами на его пути, которые следует преодолеть. Из истории о Фаусте мы знаем, что так оно и получится.

Через противоречие одинокий кабинетный мечтатель превращается в героя-любовника, искусителя, новообретенные и бьющие через край силы которого воплощаются в само-собой напрашивающемся в данном случае топосе сексуальности. Впрочем, и этот мотив завершается трагическим противоречием — если не для самого Фауста, стремящегося всё дальше и дальше за пределы любой связи, то, очевидно, для соблазненной им Маргариты. То же противоречие, бросающее под ноги титану-Фаусту новых безвинных жертв, поджидает героя тогда, когда он совершает очередную метаморфозу и из любовника превращается в строителя, прожектера — самого настоящего капиталиста («капитализм — одна из основополагающих движущих сил в развитии Фауста», с. 63). «Теперь, в последнем своем воплощении, он связывает личные силы с силами экономическими, политическими и социальными, которые управляют миром; он учится создавать и разрушать» (с. 78) — иными словами, фаустовский порыв, ранее инвестированный то в самого себя, то в личность возлюбленной, теперь переносится на (и обращается против, подчеркивает Берман) царство природы, само собой, силами той же природы, точь-в-точь по методологическому завещанию одного из отцов Модерна Фрэнсиса Бэкона. Новым препятствием на пути планетарных преобразований Фауста оказываются старики Филемон и Бавкида, отказывающиеся покидать места, в которых они прожили всю свою долгую жизнь — как жаль, что именно эти места Фауст и выбрал для своих грандиозных прожектов. Описывая трагедию Филемона и Бавкиды, Берман заметит, что «они — первое воплощение в литературе той категории людей, которая в модерной истории будет встречаться повсеместно: людей, стоящих на пути — пути истории, прогресса, развития; людей, которых считают устаревшими — и от которых избавляются» (с. 86)⁵. Избавляется от стариков, разумеется, Мефистофель — по просьбе Фауста, который, таким образом, полностью несет на себе ответственность за совершенное зло: «Мы наблюдаем характерно модерный тип зла: зла непрямого, обезличенного, претворяющегося в жизнь с помощью сложных организационных структур и институциональных ролей», и далее: «Похоже, что сам процесс развития, даже если он преображает пустыню в цветущее материальное и социальное пространство, воссоздает ту же пустыню внутри самого строителя. Такова трагедия развития» (с. 87).

Однако на этот раз фаустианское зло отрекошетит и в самого своего виновника: «Убийство Филемона и Бавкиды оказывается иронической кульминацией жизни Фауста. Погубив этих стариков, он огласил себе смертный приговор. После уничтожения стариков и старого мира у него больше не остается дел» (с. 90) — и тут он останавливает мгновение (то есть, в переводе на уже введенный нами экономический язык, останавливает модернизацию, вновь переводит модернизм в статичный модерн), тем самым по договору проигрывая свою душу дьяволу. Это финальный извод фаустианской трагической диалектики: машина тотальной модернизации, бешено отрицающая всё старое и статичное, включая сюда и стоящие на ее пути человеческие жизни, будто решив, что она — не одна среди прочих, но лучше всех прочих (ибо она, как мы знаем, «стремится лишь к одной и последней великой перемене»; вспомним опять семантический сдвиг Гумбрехта — и провернем его обратно!), в конце концов отрицает и самое себя — она ломается, когда ее колеса окончательно вязнут в оставленных ею же трупах.

С точки зрения Бермана, описанная у Гете траектория модернистского гения является типической для европейской истории. Здесь и там мы находим героев, в осуществлении своих грандиозных проектов проходящих через этические противоречия, уничтожающих живые препятствия на своем пути и в какой-то момент становящихся для самих себя главным препятствием, которое должно преодолеть. Трагедия развития заканчивает тем, что — следом за хором — гибнет и сам трагический персонаж — но сколько смертей за его спиной, сколько пространств, опустошенных мефистофелевской модернизацией… «Гете дает нам модель общественной деятельности, в которой сходятся развитые и отсталые общества, капиталистические и социалистические идеологии. При этом Гете настаивает, что чудовищное, трагическое схождение, скрепленное кровью жертв и выстроенное на их костях, везде произойдет по одной и той же схеме» (с. 96–97). Можем ли мы сделать вывод отсюда, что также для всех модернистских героев, упоминаемых Берманом, характерна подобная «трагедия развития»? Что Ницше, к примеру, окажется столь же противоречивым гением и злодеем, как Фауст? И что — если пример с Ницше куда более очевиден — таким же злодеем и гением окажется Маркс?

В этом месте ход мысли Бермана оказывается на решающей развилке. Он — подчеркнуто «левый» мыслитель, и более чем ожидаемо — и именно потому ожидаемо, что этому день изо дня нас учит пример множества успешных «левых интеллектуалов», — что Берман сделает ставку на развенчание «правых» проектов модернизации и на параллельное обеление «левых» проектов; что он попытается, как сотни и тысячи его условных «камрадов» (ну или хотя бы «попутчиков»), выставить «цену» того или иного примера социалистической модернизации пусть и высокой, но в целом оправданной; списать убийства бесчисленных Филемонов и Бавкид на одиозные «передержки на местах» и «головокружения от успехов»; поставить яро вожделенную «утопию» выше «мелкобуржуазного» status quo, «мещанского» комфорта частной жизни и «реакционного» индивидуализма прав человека — и прочая, и прочая, и несть им числа. Но Берман — и в этом, пожалуй, главная (потому что перформативная) удача его книги — всего этого не делает. Он не оправдывает ни Фауста, ни утопию, ни социализм. Он признает, что без титанического преодоления имманентного модернизации зла (то есть идола «лучшей и окончательной» модернизации), начинающегося с непосильной попытки рефлексии этого зла, никакая — будь то «правая», будь то «левая», будь то в горошинку — модернизация не может иметь никаких оправданий.

Отсюда центральным эссе (потому что, опять же, перформативным) всего сборника выступает текст про Маркса, который, что характерно, дал всему сборнику имя: «Всё твердое растворяется в воздухе: Маркс, модернизм и модернизация». Из него читатель узнает, что Маркс поначалу вполне восхищался буржуазией и, как следствие, ее монструозным детищем, капитализмом — однако ему удалось усмотреть в них ту самую фаустовскую трагедию, о которой речь шла выше: «Проблема с капитализмом в том, что здесь, как и везде, он уничтожает им же созданные возможности» (с. 124; см. также фрагмент речи Маркса в эпиграфе выше). Иными словами, капитализм — как и всё прочее — плох не сам по себе, но именно потому, что его фаустовская динамика направлена на неминуемое уничтожение его собственных положительных достижений. Берман пишет, что «истина, как видит ее Маркс, такова: то, что строится буржуазией, строится лишь для того, чтобы быть разрушенным» (с. 127) — и поэтому марксова буржуазия получает прямое происхождение от гетевского Фауста, причем как в хороших, так и в дурных своих качествах (с. 130). Но мало сказать, что заслуга Маркса в том, что он поймал буржуазный капитализм на его противоречиях — это пока что не более чем школьная истина. Куда интереснее и важнее, что далее Берман ловит на внутренних противоречиях и самого Маркса, который — не в меньшей мере, чем буржуа или Фауст, — оказывается персонажем модернистской трагедии развития. К примеру, учитывая всё сказанное о фаустовском духе модернизации, читателя должна бы смутить марксова теория революции, происходящая из марксова же анализа революционной динамики буржуазии — и, таким образом, наследующая все противоречия, в этой динамике заключенные. По примеру питающей их буржуазной трагедии развития, «даже если рабочие построят успешное коммунистическое движение и даже если это движение породит успешную революцию, как в приливном течении модерной жизни они смогут построить твердое коммунистическое общество? Как не дать общественным силам, которые испарили капитализм, не испарить также и коммунизм?» (с. 134). Скорее всего, тут придется остановить модернизацию, всё твердое (конечно же, коммунистическое общество — не исключение) растворяющую в воздухе, вновь консервировав все ее достижения в каменной догме псевдо-социалистической диктатуры, как исторически и сложилось в случае СССР, КНР и многих других изначально модернизаторских проектов.

Но всё это — если предположить, что пролетариату удалось целиком трансцендировать буржуазное общество. А так уж ли это легко, если учесть, что «…зрелое буржуазное общество должно быть обществом подлинно открытым — не только экономически, но также и политически и культурно, чтобы люди могли свободно приобретать, искать лучшие предложения, идеи, сообщества, законы и варианты социальной политики, равно как и вещи. Беспринципный принцип свободной торговли вынудит буржуазию даже коммунистам предоставить базовые права, которыми пользуются все предприниматели — право предлагать, рекламировать и продавать свои товары стольким покупателям, скольких получится привлечь» (с. 143–144). В данном случае Берман, еще более прозорливый, чем в примере с догматической приостановкой революционной модернизации, через голову рухнувшего коммунистического «второго мира» оказывается в нашем сегодня, где рынок «левых» идей оказался одним из самых востребованных и развитых мировых интеллектуальных рынков. Заглядывая в будущее, то есть в наше настоящее, Берман пишет: «Столетие спустя [после Маркса. — Д. Х.] мы видим, что предприятие по продвижению революции подвержено тем же злоупотреблениям и искушениям, манипулятивным аферам и добровольному самообману, как и любая другая реклама» (с. 147). Широко распространенный типаж гуманитария-маоиста, приторговывающего «революцией», сидючи на зарплате у крупного олигарха, послужит хорошей иллюстрацией к этой цитате. И этот типаж отвратителен также не сам по себе (или: не только сам по себе), но прежде всего из-за кричащего внутреннего противоречия (да-да, из-за «диалектики»), которое уже невозможно по-бермановски снисходительно определять как «трагедию», но хочется — как «шутовство» и «убожество». Впрочем, и Берман в этом примере меняет тональность, вместо «трагедии» переключаясь на более подходящий здесь «нигилизм»: «Легко представить, как общество, приверженное свободному развитию всех и каждого, развивает собственную особую разновидность нигилизма. Ведь коммунистический нигилизм [курсив мой. — Д. Х.] может оказаться куда более взрывоопасным и дезинтегрирущим, нежели его буржуазный предшественник — хотя и более дерзким и оригинальным, — так как, если капитализм ограничивает бесконечные возможности модерной жизни ведением расходов и доходов, Марксов коммунизм может запустить освобожденную личность в огромный и неизведанный космос без каких-либо ограничений» (с. 147). Таков нигилизм капиталистического «марксизма», который, предсказанный как трагедия, сегодня повсеместно осуществляется как фарс. Берман пишет: «Мы увидели, что даже самым бунтарским идеям приходится выражать себя посредством рынка. Покуда эти идеи привлекают и пробуждают народ, они буду расширять и обогащать рынок, а значит, “увеличивать капитал”. Итак, если представление Маркса о буржуазном обществе хоть сколько-нибудь верно, есть все основания считать, что оно породит рынок радикальных идей. Эта система требует постоянной революции, потрясений, брожений; ее непрерывно требуется толкать и давить, чтобы она сохраняла эластичность и упругость, заимствовала и поглощала новые энергии, достигала новых высот деятельности и роста. Однако это значит, что люди и движения, заявляющие о своем неприятии капитализма, могут быть тем самым стимулом, который ему необходим. Присущие буржуазному обществу ненасытное стремление к разрушению и развитию и необходимость удовлетворять порожденные им неутолимые потребности неизбежно производят радикальные идеи и движения, которые ставят целью его уничтожить. Но сама его способность к развитию позволяет ему отрицать собственное отрицание: подпитываться оппозицией и извлекать из ее существования пользу, под воздействием давления и кризисов становиться крепче, чем в мирное время, превращать вражду в близость, а атакующих — в непреднамеренных союзников» (с. 152).

Так — а именно, с беспощадной самокритичностью — работает бермановский концепт модернизма как «трагической» модернизации. Приняв такой модернизм за основу всего революционно-марксистского проекта, мы — как ни печально для множества «левых» капиталистов! — теряем уютную возможность игнорировать собственные идеологические противоречия, вечно оправдываясь карманной «диалектикой»: развитие ставит перед фактом трагедии, ибо уход от трагедии возможен лишь в статику догматической самоуспокоенности (благо, неплохо оплачиваемой). Как Фауст, как Ницше, так и по-прежнему гипер-авторитетный Маркс должны пройти через работу трагической рефлексии, должны в ней столкнуться с собственными противоречиями, чтобы не оказаться на свалке окостеневших идей — более того, именно к этому они и призывают с их, смотри выше, «готовностью выступить против самих себя, поставить под сомнение и отринуть всё сказанное, преобразить себя в огромный диапазон гармоничных или диссонирующих голосов».

Раз так, и сам Берман (как автор подобной теории) должен столкнуться со своими противоречиями — что он, по счастью, и делает, твердо и смело анализируя трагедию собственного марксистского мировоззрения. Не лишенный серьезных и, к сожалению, неотрефлексированных ошибок — как в случае с Берроузом⁶ и с Фуко⁷, — текст Бермана важен сегодня как образец политической работы над ошибками во имя самой возможности существования ныне потрепанной марксистской теории. Что в марксизме должно быть преодолено? Что на данный момент так и осталось неискупленным? И что, наконец, должно сохраниться для будущего? Вот те вопросы, которые после чтения Бермана нельзя обойти, но можно лишь замолчать — расчетливо и/или трусливо. Столкнуть Маркса с Марксом. Создать диссонанс в самом сердце марксизма. Выйти из мертвой «диалектической» петли. Как пишет сам автор, и этим словам не откажешь в отваге, «цель этого эссе — перекрыть путь отступления ортодоксальным марксистам, показав им, как бездна, которой они боятся и от которой бегут, развертывается внутри самого марксизма» (с. 157). Мощные медитации над этой бездной суть главное достижение книги «Всё твердое растворяется в воздухе».

Конечно, при этом возможен упрек Берману в том, что его медитации недостаточно точны, и статусу бездны-объекта приличествовал бы более углубленный анализ. Как знать, может быть американскому марксисту имело бы смысл получше узнать об опыте, одновременно биографическом и теоретическом, его ненавистного французского коллеги, бывшего марксиста Мишеля Фуко, работа которого с наследием марксисткой теории явно была лишена прихотливой почтительности: стоит только сравнить Фуко-радикала, умудряющегося перемаоистить самих маоистов⁸ или пугающего бедного Хомского безжалостными суждениями о классовой справедливость⁹, с Фуко-историком, прослеживающим единый «расистский» (конечно, не в расхожем понимании) исток прото-фашистских и коммунистических движений в XIX веке¹⁰, — чтобы понять, как далеко может (и должен) зайти мыслитель в попытке до самого основания деконструировать собственный идеологический бэкграунд. И дело тут, конечно, не в том, чтобы припомнить старую аксиому «быть левым, равно как и правым, — один из бесчисленных человеческих способов быть глупым»¹¹, не в том, чтобы вновь утвердить «смерть больших нарративов» включая марксистский, но в том, чтобы по ту сторону инфантильной ролевой игры в «правое/левое» отвоевать подлинный эмансипаторно-критический потенциал марксизма, неустранимое величие которого легко сопротивляется поверхностной критике метанарративов.

Достигает ли Маршалл Берман в этом больших результатов, чем огульно охаянный (и в то же время такой близкий — взять хотя бы их общий интерес к некоторым диспозитивам¹² власти/взгляда/пространства, описанным Берманом в эссе «Бодлер: модернизм на улице» или «В лесу символов: некоторые заметки о модернизме в Нью-Йорке») им Мишель Фуко? Нет, ни в коей мере. Но в то же время Берман предоставляет нам тот — пусть не максимум, но — минимум теоретической самокритики, который требуется сегодня, когда академически легитимированная торговля «левачеством» почти полностью растворила в рыночном воздухе всё то твердое, что пока еще сохранялось в критическом ядре марксистского наследия.

Дмитрий Хаустов

Маркс К. Речь на юбилее “The People’s Paper” // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения в трех томах. Том 1. — М.: Издательство политической литературы, 1980. С. 531–532.
Гумбрехт Х. У. Современный, Современность (Modern, Modernität, Moderne) // Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи в 2‑х т. Т. 1. — М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 245–246.
Текст «Le Peintre de la vie moderne» (в русском переводе — «Поэт современной жизни», см.: Бодлер Ш. Об искусстве. — М.: Искусство, 1986. С. 283–315) был опубликован не в 1859, а в 1863 году.
Гумбрехт Х. У. Современный, Современность (Modern, Modernität, Moderne). С. 266.
Последующие воплощения будут уже не в литературе: «Первое советское поколение, особенно в сталинский период, ярко демонстрирует обе эти ужасные формы угнетения [выжимание всех соков из рабочей силы и уничтожение старого мира. — Д. Х.]. Первый сталинский показной проект, строительство Беломорского канала (1931–33), унес жизни сотен тысяч рабочих – гораздо больше, чем любой современный капиталистический проект. А Филемон и Бавкида слишком уж удачно символизируют миллионы погибших в 1932–34 годы крестьян, которые стояли на пути государственного плана коллективизации земли, завоеванной ими всего за десять лет до этого, во время Революции» (с. 97).
«Наркомански ошалелый нигилизм Уильяма Берроуза, любимого bête noire антимодернистской полемики, — всего лишь бледное отражение оставленного ему по наследству трастового фонда, на прибылях которого выстроилась его авангардистская карьера: компании Burroughs Adding Machines, теперь известной как Burroughs International, здравомыслящего нигилиста с бухгалтерской книгой» (с. 158). — Это неправда. Любой мало-мальски знакомый с берроузовской биографией — а к Берману это, со всей очевидностью, не относится — знает, что «трастовый фонд» — это миф, который в свое время распространял спивающийся и озлобленный на бывших друзей Керуак; что фирма берроузовского деда не приносила его потомкам никакой прибыли — просто потому, что незадолго до Великой Депрессии родители совсем юного тогда еще Берроуза продали акции фирмы, причем продали их очень дешево. Да, впоследствии корпорация стала приносить существенный доход — вот только не Берроузам, фамилия которых сохранилась в ее названии чисто символически. См. например: Baker P. William S. Burroughs. — London: Reaktion Books, 2010. P. 22; Майлз Б. Бит Отель: Гинзберг, Берроуз и Корсо в Париже, 1957–1963. — М.: Альпина нон-фикшн, 2013. С. 116.
«За прошедшее десятилетие, пожалуй, был всего лишь один автор, которому удалось сказать о модерности что-то существенное, — Мишель Фуко. Но его слова — бесконечная вариация на веберовские темы железной клетки и ничтожных людишек, чьи души сформированы под стать ее прутьям. Фуко помешан на тюрьмах, больницах, лечебницах, на том, что Ирвинг Гофман назвал “тотальными институтами”. Однако, в отличие от Гофмана, Фуко отрицает любую возможность свободы как за пределами этих институтов, так и внутри их узких коридоров. Тотальности Фуко поглощают все грани модерной жизни. Он развивает эти темы с крайней беспощадностью и даже с привкусом садизма, обрушивая на читателей свои идеи словно железные прутья, впиваясь каждым аргументом в нашу плоть, будто вгоняя ржавую отвертку» (с. 43–44). — И это неправда. Не говоря уж о том, что Фуко никогда не опускался до снобистских представлений о «ничтожных людишках», стоит напомнить, что и возможность свободы он никогда не отрицал — напротив, власть как соотношение сил всегда предполагает, с его точки зрения, сопротивление, следовательно, и порабощение предполагает свободу, к тому же, весь поздний период Фуко, посвященный так называемым «практикам себя», представляет собой не что иное как размышление о возможностях свободы и, главное, тех практиках, которые делают свободу действительной. См. например: Вен П. Фуко. Его мысль и личность. — СПб.: Владимир Даль, 2013. С. 5–6, 126. (Выбираю места почти наобум, так как вся книга Вена — сколь яркая, столь и ясная — нацелена на такую интерпретацию мысли Фуко, в которой свободе отводилось бы справедливо значительное место.) Совсем незадолго до смерти Фуко писал о своей генеалогической критике, что «она не пытается сделать возможной метафизику, наконец ставшую наукой; она стремится продвинуть насколько возможно бесконечную работу свободы» — Фуко М. Что такое Просвещение? // Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. — М.: Праксис, 2002. С. 353.
Фуко М. О народном правосудии. Спор с маоистами // Интеллектуалы и власть. С. 19–65.
Фуко М. О природе человека. Справедливость против власти // Интеллектуалы и власть. С. 81–147.
Фуко М. Нужно защищать общество: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975–1976 учебном году. — СПб.: Наука, 2005. С. 253–278. — См. также сильный пассаж в интервью «Власть и стратегии», где Фуко предлагает «отказаться от вопрошания ГУЛАГа, исходя из текстов Маркса или Ленина; от поисков того, из-за какой же ошибки, из-за какого отклонения, какой недооценки, какого умозрительного или же исполнительского искажения до такой степени была нарушена верность теории», и далее: «Совсем напротив: это значит вопрошать все эти дискурсы [имеется в виду марксизм и вокруг него. — Д. Х.], сколь бы устарелыми они ни были, исходя из реальности ГУЛАГа. Прежде чем искать в этих текстах то, что могло бы заранее осудить ГУЛАГ, стоит спросить себя о том, что же в них его допустило, что в них продолжает его оправдывать, что позволяет сегодня каждый раз принимать его нестерпимую правду. Вопрос о ГУЛАГе должен ставиться не в отношении заблуждений (теоретических “загибов”), но в отношении действительности». — Фуко М. Власть и стратегии // Интеллектуалы и власть. С. 304.
Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Восстание масс. Дегуманизация искусства. Бесхребетная Испания. – М.: АСТ, 2008. С. 189–190.
Сам Берман не использует этот термин.

Покаяние как антоним отчаяния — Владимирский женский монастырь

Таинство покаяния это такое благодатное священнодействие, в котором верующий исповедует свои грехи Богу в присутствии священника и получает через священника прощение грехов от Самого Господа Иисуса Христа. Таинство покаяния является абсолютно необходимым условием для устроения нормальной духовно-нравственной жизни христианина. Без искреннего покаяния невозможно и достойное восприятие святого причастия – Тела и Крови Господа Иисуса Христа.

Однако, цель исповеди не только в том, чтобы попросить прощения, но с помощью Божьей изменить свой ум, свое мировосприятие. Проповедь Христа призывает к изменению образа мысли и образа жизни, отказу от греховных дел и помыслов. Синонимом покаяния является часто встречающееся в Библии слово «обращение»: «обратитесь каждый от злого пути своего и исправьте пути Ваши и поступки ваши». « Обратиться, — объясняет митрополит Антоний Сурожский, — значит отвернуться от множества вещей, которые имели цену для нас только потому, что были нам приятны или полезны». Обращение возможно при отторжении старого, при полном отвращении к некогда сладостно-приятным вещам , часто вызывающее в нас потрясение всего душевного состава. В этом пограничном состоянии и кроется успех нашего изменения, к Богу надо подходить с пораженной душой и потрясенным сердцем. Короста самодовольства или самодостаточности не позволит нам приблизиться к покаянию, если конечно, само это бедственное состояние не станет остро-осознанной причиной к покаянному плачу и исповеди.

Причиной покаяния также является любовь к Богу, это предстояние перед Ним, а не размышление о чем-то. Это обращение к Личности Христа, а не безличная оценка случившегося. Сын в притче о блудном сыне не просто рассказывает о своих грехах, он кается, здесь видна любовь к отцу, а не просто ненависть к себе, к своим делам. К Богу нельзя идти с чувством плательщика ЖКО: « Вот я покаюсь и все будет хорошо, вот я заплачу долг и все оставят меня в покое». Покаяние связано с ожиданием исцеляющей помощи Божьей извне, от любящей благодати Божьей. Это чувство любви к Богу ставит нас в прямые отношения к Нему, восстанавливает в правах и чувстве соработничества с Ним. Снова поднимает до высоты священнодействия, сослужителя таинств , возобновляет договор в присутствии свидетеля , священника, вводит в сонм царственного священства, членами которого, по промыслу и домостроительству Божьему ,становится каждый христиан, принявший крещение и живущий в пределах Тела Христова, на этой территории вечно возобновляемой и неустанной любви.

Да, священник наделен властью от Бога прощать те наши грехи, в которых мы приносим искреннее покаяние. Но наше дело не только принести твердое обещание приложить все усилия для того, чтобы впредь не возвращаться к исповеданному греху, но, как говорит преподобноисповедник Рафаил Шейченко, вычистить из своего сознания даже малую тень этого греха. Как важно это делание видно из призывов преподобных отцов наших дней, так старец Иосиф Исихаст советовал своим послушникам вести борьбу с помыслами даже до крови. Древние же отцы, например. Прп Антоний Великий все дело монашества, как сугубого института Православной церкви ,заключал в хранении своего ума и совести от дурных помыслов и поступков. Изменение своего мировосприятия возможно только при предельном очищении ума и сердца.

По-видимому, совершенно глубоко-личное делание, очищение своей души, приводит к таким глобальным последствиям, как изменение окружающего мира, по святым отцам, изменяя лишь свое сознание – мы вместе изменяем мир. Как это происходит? Таинственным образом. Как все в этом пронизанном благодатью Божьего домостроительства мире. Покаяние это чувство, которое в разной степени знакомо каждому человеку, верующему или неверующему, христианину или язычнику. Почему в нашем мире никого не интересует, как приходит человек на белый свет, но всех интересует , как он уходит. Даже самых отъявленных безбожников и нигилистов таинство смерти повергает в трепет, рождает страстное желание увидеть что там за завесой? Как ушел этот человек, что с ним случилось, что он чувствовал, где он сейчас есть, и есть ли он, и был ли вообще?

Этот вопрос жгуч до самых корней человеческого существа, поскольку он несет в себе заложенную Богом потребность в покаянии и очищении, необходимость свидетельства о спасении. Смерть это сертификат на обналичивание продукта покаяния. Насколько оно полно и искренне , настолько наш уход законен и плодотворен.

Вспоминается в связи с этим статья американского журналиста , написанная на годовщину теракта в Америке 11 сентября 2001 года, в ней приводится потрясающее фото, так называемых падающих людей, то есть тех несчастных, которые оказались запертыми огнем и взрывами на высоте 90-го этажа небоскребов двух Братьев Близнецов, и вынуждены были спрыгивать со страшной высоты, выбрав возможность последнего глотка воздуха тому, чтобы быть заживо сгоревшими или задохнувшимися в ядовитом дыму горящего здания. Журналист помещает одно из фото падающего вниз человека. Его потрясает его вид, будучи скорее всего человеком маловерующим, он поражен тем, с каким спокойствием, умиротворением, четко вниз головой, вытянув руки по швам, уходит этот человек из своей жизни, поскольку как отмечается, таких людей было около ста, и весь их вид говорил о страшном предсмертном отчаянии. Журналист задался вопросом узнать , кто этот человек, и разгадать его тайну.

Поиски приводят в семью латиноамериканцев, близких одного из погибших там сотрудника ресторана. И глубоко верующая семья католиков, отвечает ему, что их отец, молодой мужчина тридцати с небольшим , будучи католиком и любящим свою семью, не мог покончить с собой, ведь тогда он не сможет быть с ними вместе навечно. Но репортер в процессе этих поисков, пережив видимо некую метанойю, некое изменение сознания , приходит к неожиданному заключению: « В руки Божьи ведь спрыгнуть нельзя, в них можно только упасть, с доверчивостью и умиротворением опуститься как планирующий лист, как возвращающаяся домой птица».

Смерть верующего человека открывает эту завесу, его личное покаяние становится достоянием тех, кто стал свидетелем его конца, он дает им возможность прикоснуться к тому, к чему изнемогшее атеистическое сознание современного человечества без искреннего покаяния не сможет приникнуть никогда.

Это происходит вследствие того положения, которое в богословии называется: «теоцентрической антропологией». Учение об образе Божьем понимается как необходимое присутствие в человечестве «Божьей искры», что делает невозможным понимание человеческой природы вне ее соотношения с Богом. Именно это Божественное присутствие делает человеческие существа действительно человечными, так что отпадение от Бога есть вид самоубийства. Потому что именно Бог есть полнота добра и единственный источник добра для человечества. И таинство покаяния является актом чисто Божественной силы и могущества.

Что может спасти от самоубийства, повернуть реку смерти вспять, точку невозврата сделать началом возрождения? Только Божья любовь и Его ответная сила , как ответ на наш вопль отчаяния, крик души, потерявшей опору, внутренний обвал, крушение наивных надежд на счастье земное. Отчаяние — это кризис во имя оздоровления, тупик «естественных последствий», в котором многие как раз и обратились к Богу, поскольку лабиринт земных расчетов ведет в никуда.

Сегодняшнее наше церковное сознание, его состояние затяжного неофитства , тоже часто является источником отчаяния и тупика. Оно происходит вследствие нашего уникального исторического развития. Будучи православно-чувствующими, интуитивно-ортодоксальными в своей глубокой ментальности, мы , русские люди, пережившие семидесятилетний атеистический геноцид, сейчас, словно дети, учащиеся ходить, познаем нашу многовековую религиозную , духовную культуру, заново. Мы, словно Вифлеемские младенцы, но не сверстники Христа, а сверстники тотальной разрухи и 21 века, несем в себе иродовы раны духовного и физического крушения нашего мира, нашего государства.

В отличии от Вифлеемских младенцев, нас оставили жить, но не сказали евангельского : «Иди и не греши», но : «иди и живи, если сможешь» . Благодаря таинству исповеди и покаяния, мы не только заживляем эти раны, но робко нащупываем пути ко Христу, для себя и для своих ближних. В силу нашего нового мироощущения с его ярко-выраженной расколотостью сознания на апостасийную и традиционно-религиозную., мы часто блуждаем в трех соснах. А в преодолении этого разрыва лежит необходимость борьбы, исповедания своего образа жизни, собирание своего ума, и сердца в едином направлении своего движения. Самое опасное в этом движении нашей церковной жизни это формализации исповеди и покаяния. Как шутит о. Андрей Ткачев, нам не сказано: «Всех верблюдов проглотить, все комаров выцедить» и не стоит отчаиваться, что мы, несмотря на все усилия, до сих пор еще не только не ангелы, но и не святые. Часто от этой ложной ревности и наступает , так называемое выгорание ,то есть отчаяние . Нужно понять, что нам не даны большие дела, мы не станем прп. Серафимом Саровским, но свои малые дела мы должны делать с любовью. И тогда теплота нашей живой, действенной веры будет согревать не только нас самих, замерзших в своих тупиковых блужданиях, но изменит весь мир наших близких и наших дальних.

Сказано: «Утешайте верою» -, и ваша человечность станет заразительной, преобразится в «полноту добра», которая может принадлежать только полноте человечества , восстановленном в Боге. Нет смысла усложнять и без того сложное существование наших близких, часто погоня за буквальным исполнением канона приводит к противоположному, вместо покаяния и синергии, соработничества с Богом ,происходит разрыв и отдаление. Наша религиозная жизнь, это не «ношение дров в противогазе и стоя на лыжах», как говорит о. Андрей, это тонкая ниточка молитвы, брошенная и уловленная кем-то из потерянных во вселенной.

Что может ниточка в этом огромном пространстве вопиющего одиночества? Его холод рождает ужас сомнения, но нет, это нет так. Вот пронесется маленькая звездочка и согреет душу своим ярким теплом и светом. Мы видим, как безумная и нескончаемая новостная колонка, несмотря на общую картину человеческого уродства и вырождения, приносит иногда пронзительные по своей духовной значимости истории. Буквально на днях Владимиром Владимировичем Путиным был посмертно награжден шестилетний ребенок за то, что попав в баню с дедушкой, который потерял от жара сознание, и оказавшись в огне пожара, стал вытаскивать взрослого мужчину на воздух. Получив 90% ожогов, мальчик скончался. Сколько нам нужно актов покаяния и исповеди, чтобы достичь подобной нерассуждающей самоотверженности и любви. Ведь прожив совсем чуть-чуть ,этот маленький человек заставил встать во фрунт старых военных, почтивших его минутой молчания и государственной наградой.

Сколько трепетных минут Божьего присутствия удается ощутить во время каждодневной служебной практики. Когда священник, без особой надежды, проходя мимо умирающего человека, лицо которого больше похоже на маску самых низких страстей, во власти которых прожил этот человек, жестом предлагает причастить его и глаза умирающего зажигаются надеждой. Вот человек впервые в жизни причащен и лицо его мгновенно белеет и приобретает простоту и доверчивость маленького ребенка, то выражение, которого не было на нем последние 50 лет его жизни. Каково чудо покаяния, как можно было сделаться за минуту из козлища чадом Божьим?

Наш нынешний апостасийный мир ничем так не болен, как депрессией и отчаянием. Ничего он так не жаждет, как возможности исцелиться от него. Он готов, как бессловесный раб, подчиниться всяческим гуру и психологам на свете, любому, кто обещает ему это антидепрессантное счастье. Гуру советуют ему освободиться от всех дурных мыслей и впечатлений, когда-либо навеянных близкими и родными, чтобы перестать нести этот неподъемный груз на себе. Да, наверное, это правильно, никогда так человек не был обременен нераскаянными грехами своих предков, как нынешний человек, потомок богоборческой эпохи, но кто или что готово принять у него этот груз? Дао? Нирвана?Да вряд ли, кому нужен чужой груз, когда и своего девать некуда. А полнота Божьей любви, она зовет нас по пути воплотившегося Христа, готовая очистить и убелить губкой покаяния все наши грехи, тяжкий груз мыслей и чувств. В церковном языке покаяние называется антонимом отчаяния, наверное потому , что несет в себе залог будущего спасения и вечного непреходящего счастья. Простите меня и спаси Вас Господи за Ваше терпение и внимание.

Посмотрели: (108)

88 Синонимов и антонимов слова NIHILIST

прилагательное

Сохранить слово

Как и в Cynical , Nihilistic

Cynical,
Fatalistic,
Nihilistic

BEARISH,
Deaseatist,
Destairing,
вниз,
,
, Destairing,
вниз
,
,
Dower Bot By Boteatist,
,
0012
hopeless,
pessimistic

desperate,
discouraging,
disheartening,
inauspicious,
unlikely,
unpromising

bleak,
cheerless,
comfortless,
depressing,
безлюдный,
унылый,
тоскливый,
траурный,
мрачный,
угрюмый,
мрачный,
sepulchral,
somber
(or sombre),
sullen

grim

contrary,
hostile,
negative

hopeful,
optimistic,
Panglossian,
Pollyanna,
Pollyannaish
(также Pollyannish),
розовый,
розовый,
оптимистичный

благоприятный,

12

encouraging,
fair,
golden,
heartening,
likely,
promising,
propitious

cheering,
comforting,
reassuring

favorable,
good,
позитивный

идеалист,
романтик,
утопист,
мечтатель

веселый,
веселый0012
чиппер,
солнечный

нигилист

сущ.

as in cynic , fatalist

cynic,
fatalist

Cassandra,
Jeremiah

hardnose,
pragmatist,
realist

defeatist,
pessimist

anti-utopian

knocker,
naysayer

worrier,
worrywart

optimist,
Pollyanna

Don Quixote,
dreamer,
fantast,
идеалист,
идеализатор,
идеолог
(также идеалолог),
романтик,
романтик,
утопист,
провидец

сентиментальный

См. определение в словаре

Поделиться нигилист

Опубликуйте больше слов для нигилиста в Facebook Поделитесь другими словами для нигилиста в Твиттере

ночные бродяги

нигилист

нигилистический

Посмотреть больше записей поблизости

Процитируйте эту запись

«Нигилист». Merriam-Webster.com Тезаурус , Merriam-Webster, https://www.merriam-webster.com/thesaurus/nihilist. По состоянию на 13 сентября 2022 г.

Стиль: MLA

Merriam-Webster.com Thesaurus, Merriam-Webster, https://www.merriam-webster.com/thesaurus/nihilist. По состоянию на 13 сентября 2022 г.»> MLA Merriam-Webster.com Тезаурус, с.в. «nihilist», по состоянию на 13 сентября 2022 г., https://www.merriam-webster.com/thesaurus/nihilist.»>Chicago. Тезаурус Merriam-Webster.com. Получено 13 сентября 2022 г. с https://www.merriam-webster.com/thesaurus/nihilist»>APA. Merriam-Webster.com Thesaurus, https://www.merriam-webster.com/thesaurus/nihilist. Доступно 9/13/2022.»>Merriam-Webster

Еще от Merriam-Webster о nihilist

Britannica English: Перевод nihilist для говорящих на арабском языке

наряжать

См. Определения и примеры »

Получайте ежедневно по электронной почте Слово дня!

Большая викторина по британскому словарному запасу

Названный в честь сэра Роберта Пила, как называется британская полиция?

Берти Робби
Пилхеды Бобби

Проверьте свои знания и, возможно, узнаете что-нибудь по пути.

ПРОЙДИТЕ ТЕСТ

Ежедневное задание для любителей кроссвордов.

ПРОЙДИТЕ ТЕСТ

Подпишитесь на крупнейший словарь Америки и получите тысячи дополнительных определений и расширенный поиск без рекламы!

Merriam-Webster без сокращений

Слова в игре

«Дундерхед» и другие «приятные» способы сказать «глупый»
На примере некоторых очень умных щенков
10 слов из географических названий
Бикини, бурбон и бадминтон заняли первые места
«Гордость»: слово, которое превратилось из порока в силу
Вы гордитесь Прайдом?
Когда впервые были использованы слова?
Найдите любой год, чтобы узнать

Спросите у редакторов

Буквально
Как использовать слово, которое (буквально) приводит некоторых людей в. ..
«Все интенсивные цели» или «Все намерения и цели»?
Мы намерены разобраться
Лэй против лжи
Редактор Эмили Брюстер разъясняет разницу.
горячий беспорядок
«Публика в беспорядке»

Игра слов

Мега-викторина «Назови эту вещь»!
Проверьте свой визуальный словарный запас!
Пройди тест
Что на тебе надето?
Засучите рукава и определите эти предметы одежды
Пройдите тест
Правда или ложь?
Проверьте свои знания и, возможно, узнаете что-то новое. ..
Пройдите тест
Орфографическая викторина
Сможете ли вы превзойти прошлых победителей национального конкурса Spelli…
Примите участие в викторине

66 Синонимов и антонимов слова NIHILISTIC

прилагательное

Сохранить слово

как в cynical , fatalistic

cynical,
fatalistic,
nihilist

bearish,
defeatist,
despairing,
downbeat,
hopeless,
pessimistic

desperate,
обескураживающий,
обескураживающий,
неблагоприятный,
маловероятный,
бесперспективный

мрачный,
cheerless,
comfortless,
depressing,
desolate,
dismal,
dreary,
funereal,
gloomy,
morose,
saturnine,
sepulchral,
somber
(or мрачный),
угрюмый

мрачный

противоположный,
враждебный,
негативный

обнадеживающий,0012

Panglossian,

Pollyanna,

Pollyannaish

(also Pollyannish),

rose-colored,

rosy,

upbeat

auspicious,
bright,
encouraging,
fair,
золотой,
обнадеживающий,
вероятный,
многообещающий,
благоприятный

радостный,
утешительный,
обнадеживающий7
- favorable,
- good,
- positive
- idealist,
- romantic,
- utopian,
- visionary
- cheerful,
- cheery,
- chipper,
- sunny
See Словарь Определение
Доля Нигилистический
Опубликуйте больше слов для нигилистического в Facebook Поделитесь другими словами для нигилистического в Твиттере
нигилист
нигилистический
нигилисты
Просмотреть другие записи поблизости
Процитировать эту запись
«Нигилистический». Merriam-Webster.com Тезаурус , Merriam-Webster, https://www.merriam-webster.com/thesaurus/nihilistic. По состоянию на 13 сентября 2022 г.
Стиль: MLA
Merriam-Webster.com Thesaurus, Merriam-Webster, https://www.merriam-webster.com/thesaurus/nihilistic. По состоянию на 13 сентября 2022 г.»> MLA Merriam-Webster.com Тезаурус, с.в. «nihilistic», по состоянию на 13 сентября 2022 г., https://www.merriam-webster.com/thesaurus/nihilistic.»>Chicago Тезаурус Merriam-Webster.com. Получено 13 сентября 2022 г. с https://www.merriam-webster.com/thesaurus/nihilistic»>APA. Merriam-Webster.com Thesaurus, https://www.merriam-webster.com/thesaurus/nihilistic. Доступно 9/13/2022.»>Мерриам-Вебстер
СЛОВО ДНЯ
наряжать
См. Определения и примеры »
Получайте ежедневно по электронной почте Слово дня!
Проверьте свой словарный запас
Странные привычки и причуды
- Что из следующего лучше всего описывает легко раздражающегося человека?
- общительный раздражительный
- кричащий поверхностный
Проверьте свои знания и, возможно, узнаете что-нибудь по пути.
ПРОЙДИТЕ ТЕСТ
Ежедневное задание для любителей кроссвордов.
ПРОЙДИТЕ ТЕСТ
Подпишитесь на крупнейший словарь Америки и получите тысячи дополнительных определений и расширенный поиск без рекламы!
Merriam-Webster без сокращений
Слова в игре
- «Дундерхед» и другие «приятные» способы сказать «глупый»
  На примере некоторых очень умных щенков
- 10 слов из географических названий
  Бикини, бурбон и бадминтон заняли первые места
- «Гордость»: слово, которое превратилось из порока в силу
  Вы гордитесь Прайдом?
- Когда впервые были использованы слова?
  Найдите любой год, чтобы узнать
Спросите у редакторов
- Буквально
  Как использовать слово, которое (буквально) приводит некоторых людей в. ..
- «Все интенсивные цели» или «Все намерения и цели»?
  Мы намерены разобраться
- Лэй против лжи
  Редактор Эмили Брюстер разъясняет разницу.
- горячий беспорядок
  «Публика в беспорядке»
Игра слов
- Мега-викторина «Назови эту вещь»!
  Проверьте свой визуальный словарный запас!
  Пройди тест
- Что на тебе надето?
  Засучите рукава и определите эти предметы одежды
  Пройдите тест
- Правда или ложь?
  Проверьте свои знания и, возможно, узнаете что-то новое. ..
  Пройдите тест
- Орфографическая викторина
  Сможете ли вы превзойти прошлых победителей национального конкурса Spelli…
  Примите участие в викторине
NIHILIST Synonyms: 6 Synonyms & Antonyms for NIHILIST
See definition of nihilist on Dictionary.com
- noun skeptic
synonyms for nihilist
- анархист
- циник
- повстанец
- радикал
- бунтарь
- революционер
Тезаурус 21 века Роже, третье издание Copyright © 2013 by Philip Lief Group.
ПОПРОБУЙТЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ nihilist
Посмотрите, как выглядит ваше предложение с разными синонимами.
Символы: 0/140
ВИКТОРИНА
Расслабьтесь в шезлонге и примите участие в викторине!
НАЧАТЬ ВИКТОРИНУ
Как использовать nihilist в предложении
Также стоит помнить, что альтернатива использованию технологий, таких как HireVue, — это не какое-то утопическое видение рациональности, эмпиризма и справедливости — это нигилизм найма Гладуэлла.
HIREVUE ВЫПУСКАЕТ МОНИТОРИНГ ЛИЦА НА СРЕДЕ А.И. ALGORITHM AUDITJEREMY KAHNJANUARY 19, 2021FORTUNE
Явно вспыхивает в памяти мое первое впечатление о нигилистической России.
ТЮРЕМНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ АНАРХИСТА АЛЕКСАНДРА БЕРКМАНА
В анналах русского движения нет более яркого примера, чем этот несравненный нигилист — как его звали?
ТЮРЕМНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ АНАРХИСТА АЛЕКСАНДРА БЕРКМАНА
Но только затаив дыхание и за закрытыми дверями обсуждали в Петербурге раскрытие нигилистического заговора.
ПРИСУДЕН КАК НИГИЛИСТ ДЖОРДЖ АЛЬФРЕД ХЕНТИ
Возможно, он был замешан в некоторых из этих нигилистических заговоров; если так, то он хорошо поступил, что стал бродягой.
ПРИСУДЕН КАК НИГИЛИСТ ДЖОРДЖ АЛЬФРЕД ХЕНТИ
Так, в романе «Отцы и дети» он смелыми штрихами обрисовывает характер нигилиста Базарова.
СОВРЕМЕННЫЕ РУССКИЕ АВТОРЫ СЕРГЕЙ ПЕРСКИЙ
Нэн настаивала на том, что этот последний человек был нигилистом, а Джо заявила, что она американская беженка.
ЧЕТЫРЕ УГЛА ЗА РУБЕЖОМ ЭЛЛА БЛАНШАРД
Епископ рассеянно протянул руки, благословляя; но нигилист не поднял головы.
‘ЭТО ОЧЕНЬ МЭБ’МЭЙ КЕНДАЛЛ И ЭНДРЮ ЛЭНГ
С этими опасениями нигилистическое движение на время рухнуло.
СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛИЗМДЖОН РЭЙ
Издана нигилистическая прокламация с угрозами царю.
ПРЕРИЙСКИЙ ФЕРМЕР, ТОМ. 56, НЕТ. 2, 12 ЯНВАРЯ 1884 РАЗЛИЧНЫЕ
СЛОВА, СВЯЗАННЫЕ С НИГИЛИСТОМ
- агитатор
- повстанец
- повстанец
- 2 недовольный
- mutineer
- nihilist
- rebel
- revolter
- revolutionary
- terrorist
- agitator
- anarchist
- antagonist
- apostate
- demagogue
- deserter
- disectarian
- dissenter
- experientialist
- experimenter
- фрондер
- партизан
- еретик
- иконоборец
- независимый
- individualist
- innovator
- insurgent
- insurrectionist
- malcontent
- mutineer
- nihilist
- nonconformist
- opponent
- overthrower
- recreant
- renegade
- resistance
- revolter
- revolutionary
- revolutionist
- бунтарь
- раскольник
- сепаратист
- сепаратист
- separatist
- subverter
- traitor
- turncoat
- agitator
- anarchist
- antagonist
- apostate
- demagogue
- deserter
- disectarian
- dissenter
- experientialist
- experimenter
- frondeur
- guerrilla
- еретик
- иконоборец
- независимый
- индивидуалист
- innovator
- insurgent
- insurrectionary
- malcontent
- mutineer
- nihilist
- nonconformist
- opponent
- overthrower
- recreant
- renegade
- resistance
- revolter
- revolutionary
- revolutionist
- rioter
- раскольник
- сепаратист
- сепаратист
- сепаратист
- subverter
- traitor
- turncoat
- agitator
- anarchist
- avant-garde
- extremist
- fanatic
- firebrand
- freethinker
- iconoclast
- insurgent
- insurrectionist
- left-winger
- leftist
- боевик
- мятежник
- нигилист
- нонконформист
- возражающий
- пацифист
- progressive
- rebel
- reformer
- renegade
- revolter
- revolutionary
- rioter
- secessionist
- subversive
- ultraist
- agitator
- anarchist
- antagonist
- apostate
- demagogue
- deserter
- дисектант
- диссидент
- экспериментатор
- экспериментатор
- frondeur
- guerrilla
- heretic
- iconoclast
- independent
- individualist
- innovator
- insurgent
- insurrectionary
- malcontent
- mutineer
- nihilist
- nonconformist
- opponent
- overthrower
- recreant
- ренегат
- сопротивление
- мятежник
- революционер
- revolutionist
- rioter
- schismatic
- secessionist
- seditionist
- separatist
- subverter
- traitor
- turncoat
- agitators
- anarchists
- antagonists
- apostates
- demagogues
- deserters
- disectarians
- диссидентов
- экспериментаторов
- экспериментаторов
- фрондеров
- guerrillas
- heretics
- iconoclasts
- independents
- individualists
- innovators
- insurgents
- insurrectionaries
- malcontents
- mutineers
- nihilists
- nonconformists
- opponents
- overthrowers
- recreants
- renegades
- сопротивление
- бунтовщики
- революционеры
- Революционеры
- Связок
- Shismatics
- секционистов
- Соблазнители
- Разделисты
- Subverters
- Traitors
- Turncoats
Roget’s 21 -й.
Синонимов и антонимов к слову нигилизм
1. нигилизм
существительное. (ˈnaɪəˌlɪzəm) А революционер доктрина что защитники разрушение из в Социальное система за это собственный сакэ.
Антонимы
интернационализм национализм монизм имитация неверие мультикультурализм
Синонимы
школа мысли изм доктрина философия
Этимология
нигилизм (английский)
Нигилизмус (нем.
Избранные игры
2. нигилизм
существительное. (ˈnaɪəˌlɪzəm) заблуждение что вещи (или же все, включая в себя) делать нет существует; а смысл что все является нереально.
Антонимы
заказ законность
Синонимы
психотическая вера
Этимология
нигилизм (английский)
Нигилизмус (нем.
3. нигилизм
существительное. (ˈnaɪəˌlɪzəm) Полный отрицание из все учредил орган власти а также учреждения.
Антонимы
формализм плюрализм зачатие
Синонимы
анархия
Этимология
нигилизм (английский)
Нигилизмус (нем.
Word Imperfect — The Atlantic
Писательский мир, возможно, наконец задумался о Питере Марке Роже, эсквайре — эрудите, враче, изобретателе кинематографа, создателе логарифмических линеек, шахматном мастере, лексике и человеке, который дал нам один из самых известных справочников на английском языке. Один намек на возможное изменение его статуса исходит из последней версии Encyclopaedia Britannica, , в котором, хотя Роже был редактором седьмого издания и автором более 300 000 слов, сегодня он немного расправился, написав всего двадцать строк. На той же паре страниц, на которые втиснута его жизнь, находятся гораздо более содержательные статьи о фигурах, которые, надо полагать, сейчас заслуживают большего внимания: корейский лидер Ро Тхэ У; бельгийский государственный деятель Шарль Рожье; гугенотский герцог Роханский; автор книги под названием г. Австралийский тотемизм, г. Геза Рохейм; и убитый нацистский штурмовик по имени Эрнст Рем.
Но более убедительную подсказку можно найти всякий раз, когда кто-то пытается, используя современное оборудование, написать что-нибудь о Роже. Программа проверки орфографии, которая в настоящее время имеется на большинстве компьютеров, вообще не имеет списка для Roget. В старомодном Оксфордском словаре английского языка есть список, естественно, и ясно указано, что слово — как, например, , чтобы найти его в Roget г. — теперь настолько хорошо известен, что имеет статус эпонима. (Однако следует сказать, что этого имени нет в Оксфордском словаре эпонимов . .) Но, похоже, ни один легкодоступный словарь, интегрированный в компьютерную программу, не согласуется с OED : ни один из тех, что я использовал, не содержит этого слова, даже хотя Microsoft Word (который небезосновательно упоминает название своей компании в собственном словаре) имеет достаточно изрядную долю других одноименных и похожих слов и фраз, которые можно считать столь же значимыми — бойкот, термос, Kodak, и котелок среди них.
Нет, если вы попытаетесь написать слово Roget с помощью любой из захватывающих программ Билла Гейтса, вы получите волнистую красную линию внизу, указывающую, что вы написали слово, которое программа не распознает. Хуже того, если вы случайно введете то же слово в тезаурус, который идет в комплекте с Microsoft Word (но который сделан по контракту фирмой с названием — несколько менее обнадеживающим для лексикографов — Soft-Art Inc.), вы будете любезно сообщил, что то, о чем вы, должно быть, думали, когда вы были настолько ленивы, чтобы написать по ошибке имя самого знаменитого помощника литературы, было на самом деле словом мошенник. Не знаете подходящего синонима к слову обыватель? Почему бы не поискать в мошеннике?
Однако то, что некоторые сочтут очередным меланхолическим комментарием о деградации современного языка, оказалось для меня весьма полезным. Я благословляю сотрудников Soft-Art и их прекрасную экономию словесных ассоциаций. Ибо то, с чем я пытаюсь бороться, и то, что в противном случае могло бы вылиться не более чем в хвалебный гимн человеку, которого я считаю (за его множество других достижений) одним из великих невоспетых героев всех времен, превратилось в элегантное и приятно вызывающее предложение: возможно, Питер Марк Роже действительно заслуживает того, чтобы считаться тем самым мошенником, каким его сделает этот сверкающий новый тезаурус двадцать первого века. Если так, то это потому, что очевидный упадок языка — это то, за что, по крайней мере, частично следует возложить вину на него самого; он берет свое начало в необычном одноименном томе, который он единолично создал почти 150 лет назад.
Говоря более убедительно: Тезаурус Роже больше не заслуживает того неприкрытого обожания, которое он почти неизменно получал на протяжении многих лет. Его следует решительно осудить как важнейшую часть работы двигателя, которая привела нас к нашему нынешнему состоянию языковой и интеллектуальной посредственности.
Более 30 миллионов экземпляров Тезауруса английских слов и фраз Роже было продано с тех пор, как книга была впервые опубликована в Лондоне фирмой Longman, Brown, Green and Longmans в мае 1852 года. по любым меркам, один из самых популярных когда-либо написанных справочников — действительно «сокровищница», как 9Тезаурус 1296 переводится с греческого. Редкий дом без где-нибудь потрепанной копии — возможно, пережиток школьных дней; возможно, куплен много лет назад с добрыми намерениями вместе с Merriam-Webster и Знакомые цитаты Бартлетта ; возможно, в паре с книгой кроссвордов или акростихов. Мотивы владения Roget — улучшение этого эссе, поиск этого восьмибуквенного слова, начинающегося с t, получение mot juste для этого Ротари-клуба или выступления перед сенатской кампанией — многообразны.
Было бесчисленное количество изданий. Сам Роже руководил двадцатью пятью из двадцати восьми, каждая из которых немного отличалась от других, которые были опубликованы в течение двух десятилетий, в течение которых он продолжал работать над своим выдающимся произведением. Книга непрерывно издается в Америке с 1854 года. Наряду с Roget, возникла значительная индустрия, посвященная книгам с аналогичной функцией и с похожими названиями. Во многих из этих работ когда-то использовалось слово 9.1296 Roget в их названиях, как имя первоначального автора или, довольно часто, как чисто описательный термин. КО & Словарь синонимов и антонимов Сильвестра Моусона ; Одним из примеров является представление тезауруса Роже … в алфавитной форме (1931 г.). Amazon выставляет на продажу 935 произведений, в названии которых содержится тезаурусов . (Можно подумать, что это впечатляющее число, хотя, возможно, стоит отметить, что в том же каталоге числится 21 782 продукта, в которых есть слово 9).1296 словарей, по своим названиям и 10748, которые называют себя энциклопедиями. Roget может продаваться феноменально хорошо, но у него гораздо меньше конкурентов, чем у многих других замечательных справочников.) книга в своем роде. На самом деле было бы точнее сказать, что более ранние книги выполняли ту функцию, которую . Тезаурус Роже есть 9129.6 полагал, что выполняет свои функции — различие, которое заставляет с самого начала сосредоточиться на трех вопросах: какие книги с аналогичными намерениями существовали в опубликованной форме до 1852 года? Что именно пытался сделать Роже, когда впервые сел собирать свою знаменитую работу? А чего он на самом деле добился?
Ответ на третий вопрос, по крайней мере на первый взгляд, очевиден: Тезаурус Роже — стильный и исчерпывающий список синонимов. Другие вопросы, однако, менее прямолинейны, и чтобы ответить на них, мы должны сначала рассмотреть английское общество шестнадцатого и семнадцатого веков, особенно стремление его наиболее видных членов убедиться, что они выглядят и звучат элегантно и учено.
Этот период английской истории был свидетелем взрыва интеллектуальной энергии. Это было время Ньютона и Драйдена, Баньяна и Перселла, Галлея и Рена, Афры Бен и Бо Нэша. Эти великие мыслители и творцы излучали энергию; нация купалась в их славе; и те, кто были достаточно богаты и знатны, но менее талантливы, делали все возможное, чтобы сверкать во всем отраженном сиянии.
Стиль того времени заключался в блеске и отражении: дома, вечеринки, сады, игры, пышные ритуалы воспитанного общества — все указывало на увлечение барочными сложностями постоянно ускоряющейся цивилизации. Платье дня предполагало то же самое. Модное пижонство также превзошло все ожидания в том, что может показаться нам сегодня самым нелепым из английских жеманств того времени: в кропотливо запутанном языке. То, как высшие классы и те, кто стремился примкнуть к ним, истязали язык, прямо не верится.
Не было никакой иронии и в широко распространенном использовании того, что называлось (пренебрежительно, по-настоящему учеными людьми) «терминами чернильницы». Язык, на котором говорили в перегретых «комнатах отдыха» Белгрейв-сквер и Пимлико, был пропитан ими: такие фразы, как ingent affabilitie и dominicall superiorite ; глаголы, такие как revolute и deruncinate ; и прилагательные — поменьше, к счастью — такие, как великолепный и великолепный. Относительное отсутствие прилагательных намекает на то, что, возможно, какой-то бог словарного запаса счел эту чепуху достаточно ужасной без дальнейших уточнений.
В свое время, в 1604 году, школьный учитель из Ковентри по имени Роберт Кодри пришел на помощь тем, кто барахтался. Он собрал около 2500 слов, расположил их в алфавитном порядке и предложил свой том из 120 страниц в переплете октаво.
Книга называлась A Table Alphabeticall … of Hard Usual English Wordes, г., и он стал — этот первый в истории настоящим словарем английского языка — бестселлером. Кодри без намека на снисходительность заметил, что он предназначал это «для пользы и помощи дам, джентльменов или любых других неумелых людей».
Какое-то время книга Кодри делала свое дело. Но вскоре стал очевиден один из аксиоматически присущих алфавитным словарям вообще недостатков: невозможно найти слово, если вы не знаете, что это за слово.
«Конечно», — сказали бы сегодня. «Это само собой разумеющееся». Но в шестнадцатом и семнадцатом веках, когда каталогизация слов была совершенно новым навыком, для понимания требовалось время. И как только она вникла, возникла потребность в книге совсем другого рода — такой, которая привела бы вопрошающего к конкретному слову, если бы он примерно знал, что именно он хотел сказать, но не имел твердого представления о наборе букв и слов. слоги, которые позволили бы ему сказать это.
Первая известная книга, в которой это было сделано, была написана неким Джоном Труслером, и ее портманто называлось «Разница между словами, считающимися синонимами в английском языке»; и определен их правильный выбор. Том Труслера (один из первых, в название которого было включено слово, полученное из синонима ), больше, чем какой-либо другой, был истинным предшественником, если не конкретно, Тезауруса Роже , то того, что Тезаурус с тех пор ошибочно ( как мы увидим) воспринимался как таковой. По сути, это был первый настоящий поисковик синонимов.
Работа Труслера ответила на молитвы салонного денди, потому что это означало, что наконец-то он мог найти слово, не зная, что это такое. Ему просто нужно было найти слово с похожим значением, и вот! — если его средство поиска синонимов было хорошим (как у Джона Траслера), то подходящее слово было бы в списке; он мог выбрать один и сразу же порадовать мир.
Книга Труслера, тем не менее, была, по сути, каталогом синонимов: она просто перечисляла их, отмечая их существование, но не пытаясь предписать, какие слова следует использовать в тех или иных ситуациях. Другу Сэмюэля Джонсона, Хестер Линч Пиоцци, было поручено создать первую предписывающую работу по британской синонимии. Хотя у книги Пиоцци было много недоброжелателей (вероятно, среди них был и Роже), она также убедила грамотных британцев серьезно задуматься над вопросом, лежащим в основе этого исследования Roget : что такое синоним?
Книга Пиоцци, Британский синоним; или «Попытка регулирования выбора слов в семейной беседе», , вышла в 1794 году, почти за шестьдесят лет до того, как был опубликован первый тезаурус Роже, но, согласно его трудам, всего за десять лет до того, как Роже начал его планировать. Связи между книгой Пиоцци и его неясны, но слава ее тома была такова, что он, несомненно, знал о ней. Британская синонимия была опубликована в Дублине и насчитывала 427 страниц, и она была направлена, как написал Д. Дж. Эмблен в своей биографии 9.1296 Питер Марк Роже (1970), у «тех, кто появляется в обществе и … подходящих иностранцев», которые могут быть незнакомы с оттенками и нюансами языка и которые, возможно, хотят не ставить себя в неловкое положение.
Современный язык становился все более сложным: благодаря новым открытиям в науке и географии, а также все возрастающей энергии писателей выбор словарного запаса увеличивался почти день ото дня. Словом, правильно пользоваться английским языком было непросто. Повсюду были возможности выглядеть и звучать глупо. Отсюда потребность в бальзаме огромной книги Пиоцци. Она показывала бы, как лучше звучать.
То, как она пыталась это сделать, заметьте, немного взъерошило перья. Ей было безразлично, если сказанное было лексически несовершенным, — это был лишь вопрос педантизма. Стиль и видимость изысканности были всем. «Синонимия, — заверила она своих читателей замечанием, которое привело бы Роже в ярость, — имеет больше отношения к элегантности, чем к истине».
Организация книги Пиоцци своеобразна по сравнению с современными синонимами. Она сгруппировала слова, которые считала синонимами, а затем объяснила в длинном абзаце нюансы, которые их отличали. Возьмем, к примеру (цитируется в книге Эмблена),
ПРИВЕТСТВЕННОСТЬ, СНИЖЕНИЕ, Вежливость, Вежливость
Почти синонимы, хотя общепринятый дискурс, безусловно, допускает, что равный может быть приветливым, что я до сих пор считаю неправильным в печатной книге и неприятным везде, потому что само это слово, кажется, подразумевает превосходство . Допустим, однако, что высокая учтивость принцессы мало теряет своей грациозности, хотя некоторая снисходительность остается видимой сквозь наружность приветливость ; но что среди людей, у которых только таланты или состояние имеют значение, отполированная фамильярность или фамильярная вежливость (назовите это как хотите) — это поведение, которое, скорее всего, вызовет нежное уважение.
По мнению Пиоцци, в употреблении этих четырех слов существовала небольшая, но важная разница в классовой ассоциации. Способ использования каждого из них — за исключением тех, чьи «таланты или состояние», а не звание, отличали их, — зависело от того, кто с кем был приветлив или вежлив: герцог мог быть приветлив с простолюдином; простолюдинам надлежало быть в ответ учтивыми и решительно неприветливыми.
Были опубликованы и другие синонимы между синонимами Пиоцци и Роже — самая крупная и долговечная работа Джорджа Крэбба 1816 года, объяснений английских синонимов, в алфавитном порядке; С обильными иллюстрациями и пояснениями лучших писателей. Это была громоздкая книга, которую широко критиковали за многословность стиля и сводящую с ума зацикленность аргументов. Но это также отвечало, казалось бы, насущной потребности: за тридцать шесть лет, прежде чем Роже захватил всеобщее обозрение, было напечатано шестнадцать изданий.
Успех Крэбба породил другие синонимы: за десятилетие до Roget были опубликованы четырнадцать искателей синонимов, известных сегодня небольшому братству собирателей тезаурусов по именам их составителей, среди которых были Уильям Карпентер (1842 г. ), Джордж Грэм (1846 г.) , Джеймс Джермин (1848 г.) и Джеймс Роусон (1850 г.). Многие такие книги могли бы помочь пользователям освежить память. Весьма очаровательно предположить, что такая книга, украдкой вытащенная из кармана завсегдатая вечеринок, может служить чем-то вроде фляжки для тех, кто жаждет разговоров. Изображение может показаться нам более чем неуклюжим, но, возможно, этикет того времени делал использование такой книжечки не более хитрой, чем использование разговорника за границей.
Но хотя все эти тома перечисляли сотни и сотни почти взаимозаменяемых слов и фраз и давали полезные советы относительно того, как каждое из них можно использовать надлежащим образом, ни один из них — за возможным исключением Пиоцци — не позаботился о том, чтобы исследовать тонкое понятие сам синоним. Ни один из редакторов не задавался вопросом — по крайней мере, не в печати, — почему такой сложный и точно настроенный язык, как английский, включает любые два слова, которые означают в точности одно и то же. Был ли такой предмет, как настоящий синоним? Или каждое слово было создано для уникальной цели? Роже, который еще в 1805 году начал задумываться о необходимости какой-то формальной классификации хаотической сущности, которой тогда был английский язык, был очарован этими вопросами. Ответы, которые он придумал, привели его пятьдесят лет спустя к созданию этого организационного шедевра, носящего его имя.
Рассмотрим некоторые слова, перечисленные в OED (под синонимом ), в качестве примеров синонимов, которые практически не встречаются. Первыми являются змей, и змей. Являются ли эти слова настоящими синонимами? С точки зрения чистого определения, да, вроде. Змея определяется в OED как «любая из чешуйчатых безногих рептилий, которые считаются обладающими шипящими и «жалящими» свойствами; Zool. рептилия из группы Ophidia ; змея». Змея определяется как «одно или другое из безногих позвоночных, составляющих отряд рептилий Ophidia (характеризуется сильно удлиненным телом, сужающимся хвостом и гладким чешуйчатым покровом), некоторые виды которых известны своей ядовитые свойства; офидиан; змея». Разница на этом уровне незначительна: одно определение более полное, упоминает скелет позвоночного и чешуйчатый покров; другое несколько более красочное, подчеркивающее шипящий звук, который может издавать зверь.0003
Если бы это было все, можно было бы согласиться с тем, что эти два слова являются идеальными синонимами. Но OED , полный, как всегда, продолжает свое определение змей, замечая, что в настоящее время в обычном употреблении это слово «применяется главным образом к более крупным и ядовитым видам; иначе только риторическое … или с ссылка на поклонение змее».
В этом намек на рептильную синонимию внезапно разлетелся на части. Ибо змея — это действительно слово, которое мы выбираем, когда хотим обозначить змею, которая больше и опаснее большинства, и змея — это слово, которое мы выбрали для описания любого гладкого и продолговатого существа, выскальзывающего из-под лезвий газонокосилки. Мы говорим, с одной стороны, «В подвале змей », а с другой, что миссионеров когда-то бросали в «ямы, наполненные змеями». змей в садовом сарае, и если бы мы сказали слушателю, что миссионер находится в яме, полной змей, мы бы поняли из полученных вопросов — Были ли они большими? Были ли они ядовитыми? Что мы употребили это слово неправильно, плохо или неосторожно. (Это приводит к еще одной предполагаемой синонимии: яд и яд. Слова, однако, не совсем синонимичны, потому что можно говорить с ядом , но, возможно, не совсем с ядом . Venom — это и вещество, и тон; яд — это больше вопрос химии.)
Изучение любых слов, считающихся синонимами, обнаруживает соответствие диапазона, но не идентичное значение. Возьмем несколько других иллюстративных связанных примеров с корабля OED : , сосуд ; сострадание, сочувствие, сочувствие ; огромный, чрезмерный, огромный ; радостный, счастливый, радостный, радостный ; убить, убить, убить ; горевать, скорбеть, скорбеть, скорбеть. Некоторые действительно очень близки; мало что отличает корабль от судна, разве что не говорят рыболовное судно или военное судно — предполагается, что судно , вероятно, будет заниматься мирной деятельностью, тогда как корабль может играть более угрожающую роль. Трудно себе представить, чтобы Нельсон говорил о судах на горизонте у мыса Трафальгар, или какой-нибудь бездельник в доках говорил о красивых линиях корабля , который только что привез омаров с Внешних берегов. (По правде говоря, он, вероятно, сказал бы лодка. ) Другие в списке более различимы. Иногда различие заключается в степени: один убивает человек; один убивает своего ребенка; один убивает жителей деревни, приютивших семью. В других случаях контекст подсказывает один выбор, а не другой: в таких обстоятельствах человек испытывает сострадание к сельчанам, но сочувствие к брату первого, кто должен был умереть.
Практика синонимии, которая, кажется, возникла примерно в то время, когда Роже начал кодифицировать язык (после того, как Сэмюэл Джонсон создал свой словарь, но до того, как члены Лондонского филологического общества начали работу над все- включая OED ), действительно очень просты. В настоящее время первосвященником в этой области является Ладислав Згуста, ученый чешского происхождения (что подтверждает мнение о том, что к английскому языку часто более щепетильно относятся те, кто происходит не из чистых англичан; Джеймс Мюррей из OED, с гордостью шотландец, а Роже происходил из семьи швейцарских гугенотов). Чтобы быть абсолютными синонимами, говорит Згуста, слова должны быть одинаковыми в трех различных отношениях: они должны иметь один и тот же десигнат , то есть одни и те же существенные качества. Они должны иметь одинаковые коннотация — те же ассоциированные признаки значения. И они должны занимать один и тот же диапазон использования и применения — контексты, в которых они обычно используются, должны быть идентичными.
Очень немногие слова удовлетворяют этому внушительному набору критериев. Большинство из них являются техническими. В своем стандартном труде по лексикографии, Dictionaries (1984), почти легендарный авторитет Сидней Ландау предложил в качестве примера десять абсолютных синонимов, совпадающих по десигнатуму, коннотации и диапазону, для обозначения человеческого заболевания, связанного с коровьим бешенством, которое в настоящее время наводит ужас на Англию и угрожает Франции — болезнь Крейтцфельдта-Якоба, широко известная как CJD. Варианты, перечисленные Ландау, включают Болезнь Якоба-Крейтцфельдта, губчатая энцефалопатия, и синдром Джонса-Невина. (Болезнь, поразившая Англию, с девяносто одним известным случаем и, возможно, еще тысячами ожидаемых случаев, на самом деле теперь известна, как это ни странно для моих целей здесь, как New-Variant CJD — и отличается от простой ванильной CJD Ландау. новая версия различается больше с точки зрения патологии, чем лексического положения.)
Синонимы, перечисленные в OED , не соответствуют стандартам Zgusta во многих отношениях. Змея и змея имеют одинаковые десигнатумы — каждая из них представляет собой длинную, скользкую, хладнокровную и чешуйчатую рептилию. И смысл у них более-менее одинаковый. Но, как я показал, у них очень разные области применения. Таким образом, если выполняются только два из трех критериев, змея и змея не являются абсолютными синонимами: это просто около синонимов, которые нельзя заменять друг другом без осторожности и внимания к контексту.
То же самое можно сказать и о зверь и скотина, или веселье и бодрость. Слова в каждой паре имеют общий десигнат, но не коннотацию или диапазон возможного использования. зверюга неизменно неукротим; зверь часто является, но он не должен быть. Мы можем сказать « зверь вьючный» или « зверь полевой»; мы бы никогда не сказали « животное бремени» и, вероятно, не сказали бы « животное поля» — хотя мы могли бы допустить, что1296 brute of the forest», поскольку это слово здесь усиливает образ, в котором все является тайной и тайной опасностью.
Таким образом, понимание нюансов синонимии имеет основополагающее значение для разговорной и письменной речи на хорошем английском языке. Простая каталогизация синонимов , некритически предлагая списки альтернативных слов, из которых говорящий или пишущий может выбрать, делает что-то менее счастливым.Роже понял это еще в начале девятнадцатого века, когда литературный мир был наводнен словарями, тезаурусами, лексиконами и другими руководств для улучшения вербального отображения. Его целью было убедиться, что то, что написано, сказано и прочитано, было безупречным. С этой целью он начал изучение языка с главной целью его классификации, а затем выделения из этой классификации руководства. как это лучше всего заставить работать.0003
Питер Марк Роже, родившийся в Лондоне 18 января 1779 года, был во многих отношениях выдающимся человеком. Я сказал ранее, что он был эрудитом, и в буквальном смысле этого слова — «человеком с большим или разнообразным образованием» — он действительно им был. Хотя этот термин все еще широко используется сегодня, немногие мужчины или женщины в западных обществах действительно полиматичны. В Британии в качестве возможного на ум приходит врач, философ, драматург, либреттист и писатель Джонатан Миллер; в Америке, к сожалению, несмотря на некоторых удивительно умных людей, никто не отвечает всем требованиям.
Кажется, Роже интересовался почти всем и узнавал обо всем. Впервые я столкнулся с ним, когда расследовал обстоятельства вручения медали Лондонским геологическим обществом в 1831 году. Геолог по имени Уильям Смит, с которым в течение многих лет плохо обращались его коллеги, после скандальной задержки получил официальное признание. Я хотел знать, кто были эти коллеги и кто так мудро устроил переоценку Смита. Мне нужен был список тех, кто присутствовал на церемонии награждения.
Соответствующие документы хранились в архивах Геологического общества, и запыленный том с ними был должным образом доставлен мне. Ее осторожно открыл библиотекарь, который нашел протокол собрания и просмотрел рукописный список присутствующих. Это было во многом так, как я и ожидал: собрание проходило под председательством известного Адама Седжвика, и среди участников были Уильям Бродерип, преподобный Уильям Уэвелл, Леонард Хорнер, капитан Джеймс Ветч, Генри Де ла Беш, который впоследствии станет первый глава Британской геологической службы профессор Эдвард Тернер, великий эксперт по силурийским исследованиям Родерик Мерчисон и некий доктор П. М. Роже. Библиотекарь сглотнул. — Благослови мою душу, — сказала она. «Как вы думаете, это может быть ему ?» Мы просмотрели список членов и обнаружили, что Питер Марк Роже действительно был членом Геологического общества и многих, многих других авторитетных организаций.
Титульный лист первого издания его Тезаурус предлагает дразнящие ключи к его гениальности: его геологические наклонности показаны только в строке инициалов после его имени («MD, FRS, FRAS, FGS»), но он также идентифицирован как «Член Королевского колледжа врачей; Член Сената Лондонского университета; Литературных и философских обществ и т. д. Манчестера, Ливерпуля, Бристоля, Квебека, Нью-Йорка, Харлема, Турина и Стокгольма. Автор «Бриджуотерского трактата по физиологии животных и растений» и др.»
«и т.д.» скрывает множество других достижений. Даже в редкой записи Britannica упоминается, что Роже изобрел так называемую логарифмическую линейку, что он был секретарем легендарного лондонского Королевского общества и что он был филологом. Беглый взгляд на множество его опубликованных статей свидетельствует о его многих других интересах (и тот факт, что он написал некоторые из этих статей на французском, немецком и латыни, а также на английском, показывает его огромные лингвистические способности, проистекающие из его швейцарских гугенотских корней) .
Первые опубликованные работы Роже были чисто медицинскими, хотя и широкими по любым меркам: исследование эффектов вдыхания веселящего газа, тест на обнаружение присутствия мышьяка, изменение цвета кожи, если пациент проглотил нитрат серебра, потоотделение, столбняк, произвольное действие радужки, восприятие и осязание у животных, эпилепсия, медицинское обслуживание заключенных. К среднему возрасту он начал переключаться на другие темы. В 1815 году, когда остальная Европа была поглощена Ватерлоо, он опубликовал статью под названием «Новый инструмент для механического выполнения инволюции и эволюции чисел», то есть логарифмическую линейку. Три года спустя он выпустил статьи о калейдоскопе и Данте. Он также увлекался шахматными задачами, и в одной из его самых забавных работ показано, что можно (если не обязательно желательно) передвигать коня по всем клеткам доски.
Затем, в 1825 году, вышла его статья «Объяснение оптического обмана в появлении спиц колеса, видимых через вертикальные отверстия», которую современные историки кино считают основополагающей. Толчок к газете возник случайно. Однажды ранним утром вскоре после женитьбы, дома в Блумсбери, Роже, по словам Эмблена, лениво смотрел из своей подвальной кухни из-за вертикальной жалюзи на проезжающий транспорт. Он вдруг заметил, что ламели жалюзи разбивают движения колес проезжающих экипажей на прерывистую череду неподвижных картинок. В зависимости от скорости экипажа и положения его глаз спицы колеса как бы изгибались, изгибались то назад, то вперед. Когда он двигал головой вверх и вниз, он заметил, что изображение изменилось. Он выскочил на улицу и заплатил вознице шиллинг, чтобы та возила его карету туда-сюда по улице, пока Роже делал заметки и делал наброски. Все это время его новая жена Мэри топталась наверху, ожидая, пока кеджери с завтраком остынет в столовой. Жизнь миссис Питер Марк Роже, как она вскоре поняла, неизменно странная.
Статья, опубликованная ее мужем, со временем привела к тому, что Маршалл Маклюэн и другие признали, по словам Эмблена, «другим измерением человеческого существования» — к киноиндустрии. Ибо, как заключил Роже, «отпечаток, оставленный пучком лучей на сетчатке, если он достаточно яркий, будет оставаться в течение определенного времени после того, как исчезнет причина». Было обнаружено постоянство зрения; Zoetrope, Praxinoscope и CinemaScope только и ждали, когда их изобретут, и в 6000 милях к западу от Голливуда ждали своего основания.
Но была и другая, более трезво-философская сторона множества достижений и амбиций Роже. Кажется, он был — как бы сентиментально это ни звучало в сегодняшнем циничном климате — вполне хорошим человеком, проникнутым идеалами общества, привилегированным членом которого он был. Он глубоко верил в право обычных мужчин и женщин знать вещи, чтобы иметь возможность в полной мере оценить чудеса и сложности мира. На него повлияли идеи утилитаризма Джереми Бентама, которые стремились способствовать распространению счастья среди максимально возможного числа людей. Он предлагал свои медицинские услуги бесплатно тем, кто не мог платить. Он был ярым сторонником профилактической медицины, призывая, например, к реформам системы водоснабжения Лондона (и предлагая метод фильтрации воды через песок, который используется до сих пор). Он был одним из основателей недолго просуществовавшего Общества распространения полезных знаний и написал серию шестипенсовых трактатов по электричеству, гальванизму, магнетизму и электромагнетизму, призванных помочь бедным и менее образованным людям узнать то, что он и его вид уже имел честь знать.
Он также (как уже упоминалось) написал около 300 000 слов для хорошо зарекомендовавшего себя седьмого издания Британской энциклопедии . Из них 150 000 слов ушло на один крупный трактат «Физиология»; остальные были поделены между статьями «Муравей», «Пасека», «Балдингер», «Сэр Джозеф Бэнкс», «Бартез», «Беддоуз», «Би», «Биша», «Броклсби», «Бруссоне», «Кэмпер», «Кроуфорд», «Керри», «Глухой и немой», «Калейдоскоп» и «Френология» (которыми он был глубоко увлечен). пренебрежительно). Хотя некоторые из этих статей сохранились, сильно урезанные, в современную эпоху (статья о Мари-Франсуа-Ксавье Биша, французском основателе науки гистологии, все еще там, и вдвое больше, чем статья о человеке, который первым ее автором), имя Роже не сохранилось в указателе участников Britannica ; сегодня «ПМР» — это безупречный французский музейный хранитель Пьер Розенберг.
Одним из наиболее любопытных аспектов жизни Роже остается то, что в этой ярости интеллектуальной и социально-реформаторской энергии его глубокий интерес к английскому языку не проявлялся полностью, пока он не достиг среднего возраста. Ему было около семидесяти, когда, все еще живя в своем лондонском таунхаусе, он начал работу над своим тезаурусом . только что был вынужден покинуть свой пост в Королевском обществе, чтобы уступить место более молодым, умным и энергичным ученым.
Роже ни в коем случае не был озлоблен — он хорошо знал свои собственные научные силы и слабости, и он был бы первым, кто признал бы, что его великие достижения на сегодняшний день, в основном в области описания и классификации, не были отмечены брио и вдохновение. Он устроился на пенсию, но при этом подготовил для себя грандиозный план: если Бог, в которого он так безоговорочно верил, даст ему достаточно времени и энергии (на самом деле ему был дарован еще двадцать один год, все они будут здоровыми), он, написав, обдумав и организовав, придаст царству языка тот же порядок, который Линней придал царствам животных и растений.
Такой порядок, по мнению Роже, не только удовлетворит интеллектуальную потребность, но и может принести пользу обществу в целом. Во введении к Thesaurus он упомянул, что это может даже помочь осуществить его давнюю мечту о содействии рождению универсального языка — «это великолепное стремление филантропов».
С начала века, когда он впервые начал читать медицинские лекции в Манчестере и Лондоне, Роже носил с собой множество блокнотов. Лишь немногие из оригиналов пережили пожары Второй мировой войны. Тетради содержали список за списком слов, которые казались Роже почти синонимами или — по мере того, как списки удлинялись, а тетради множились — принадлежащими к одним и тем же философским группам. Осознание Роже в молодости того, что слова могут быть помещены в классы, позже легло в основу его создания Тезаурус. В этом существенное различие между достижениями Роже и другими создателями тезаурусов до и после: его концептуальный тезаурус, в то время как другие были просто организованы в алфавитном порядке или иным образом для удобства.
Нет никаких сомнений в том, что Роже стремился создать том, который мог бы оказаться полезным для некоторых пользователей. В своем предисловии он использовал слово desideratum — он создавал то, что, по его мнению, было необходимым или желательно. Книга была разработана, чтобы «предоставить в английском языке то, чего до сих пор не было ни в одном языке, а именно собрание содержащихся в ней слов и характерных для нее идиоматических комбинаций, расположенных не в алфавитном порядке, как они находятся в словаре, но в соответствии с идеями, которые они выражают».
Том МакАртур, редактор ежемесячного журнала English Today, написал в Oxford Companion to the English Language , что ясное намерение Роже состояло в том, чтобы «не … определить или различить [слова], а расположить их в синонимические и антонимические группы; это служит как средством поиска слов, так и подсказкой памяти относительно слов, которые человек знает, но не может вспомнить на память».
Тем не менее — и именно поэтому я чувствую, что его книга оказалась в высшей степени и невольной медвежьей услугой языку — Роже стремился, выбирая свою предполагаемую читательскую аудиторию, действительно очень высоко. Его шестипенсовые трактаты для распространения знаний вполне могли быть предназначены для бесхитростных и бедных в плане образования. Его 9Тезаурус 1296, , с другой стороны, предназначался для пользователей, обладающих более отточенным интеллектом и очень настоящей лексической интуицией. Он, конечно, никогда не предполагал, что бизнесмены, студенты и политики однажды помогут сделать его книгу столь успешной. Если бы он это сделал, он мог бы организовать свою работу совершенно по-другому.
Его благородное платоническое видение заключалось в том, что язык можно рассматривать как упорядоченную часть космоса, в полной мере отражающую божественную волю и вдохновение. Он также использовал аристотелевский подход к своей задаче, выстраивая свой предмет в соответствии со строжайшей логикой. Его организация явно соответствовала моменту: он со всей искренностью верил, что из миазмов викторианского интеллектуального беспорядка может подняться сияющий столб лексической славы, тотем Богу, сотворившему все это.
После того, как он установил свою концептуальную основу, он пришел к выводу, что все слова можно отнести к одному из шести классов. «Цель этой работы, — писал он в предисловии к первому изданию, — состоит не в том, чтобы объяснить значение слов, а просто в том, чтобы классифицировать и расположить их в соответствии с тем смыслом, в котором они теперь употребляются и который я предполагаю. быть уже известным читателю». Эти шесть классов указывают на его ошеломляющую полиматию: Абстрактные отношения, Пространство, Материя, Интеллект, Воля, Чувствующие и Моральные силы.
Первые три относятся к внешнему миру: Абстрактные отношения охватывают такие понятия, как порядок, число и время; Пространство включает в себя слова, относящиеся к размеру и движению; Материя охватывает физический мир и то, как люди воспринимают его пятью чувствами. Вторые три класса относятся к внутреннему миру человека: интеллект охватывает вопросы ума; Волевые акты воли; а Разумные и Моральные Силы (или, как теперь называют это современные редакторы Roget , Эмоции, Религия и Мораль) — более глубокие вопросы сердца и души. Как мы, возможно, уже видим, требуется незаурядный ум, чтобы распознать такой порядок и наложить его на язык, которым мы пользуемся.
Кто-то может предположить, что Роже был немного не в курсе, полагая, что такие вещи уже известны или понятны его потенциальным читателям. Кроме того, такое предположение, говорят они, ставит под сомнение утилитарные идеалы Роже. Ибо как, черт возьми, обычный пользователь может понять то, что сегодня могут правильно понять (не говоря уже о том, чтобы согласиться) немногие обученные лексикографы и даже немногие философы языка?
Но это, кажется, не имеет значения: взгляд на современное издание Longman Тезаурус Роже, , опубликованный в настоящее время издательством Penguin Press (1998) и отредактированный Бетти Киркпатрик, показывает, что структура классификации сохранилась. Каким бы непостижимым он ни был, он по-прежнему является основой для настоящего Тезауруса , полтора века спустя. Только в делах сердца и души оно было несколько изменено, и только, правда, из косметических соображений. Слова внутри менялись, конечно, со временем и модой, что верно для любого тезауруса, словаря, энциклопедии или другого справочного издания, которое проходит через новые издания на протяжении многих лет.
Чтобы проиллюстрировать остроумие экстраординарной системы классификации Роже, давайте проследим в издании Penguin весь путь одного класса мысли до его логического завершения — до того, что, если мы сравним это с линнеевской системой классификации жизни, мы бы назовите лингвистический вид или подвид мысли. Возьмем концептуальный класс Volition.
«Воля: проявление воли» сначала делится на Индивидуальную волю (волю одного) и Социальную волю (волю многих). В разделе «Индивидуальная воля» есть пять подклассов: «Воля в целом», «Предполагаемая воля», «Добровольное действие», «Антагонизм» и «Результаты действия».
Давайте посмотрим на добровольное действие, которое может быть простым или сложным, и выберем простое. Заголовки — абзацы, полные слов, организованные по частям речи и в зависимости от того, представляют ли они идею или ее полную противоположность, — которые подпадают под эту классификацию, говорят сами за себя: Действие, Активность, Спешка, Усилие, Усталость, Агент, Семинар. , и их противоположности, которые являются Бездействием, Бездействием, Досугом, Покоем и Освежением. Агент и Мастерская, будучи нейтральными аспектами, конечно, не имеют явных противоположностей.
Под одним из этих заголовков — давайте выберем Спешка — находится около 200 слов и фраз, которые можно надлежащим образом использовать для выражения части диапазона этой единственной идеи. Некоторые из них являются существительными: отправка, срочность, порывистость. Скорее среди них прилагательных: горячий, головокружительный, небрежный, немедленный. Около семидесяти пяти глаголов обозначают индивидуальную добровольную простую поспешность, в том числе беготня, суета, лад, вырезать и бежать, срезать, плеть, плеть, пучок. Есть несколько наречий, таких как лихорадочно, спонтанно, ни минуты не терять, и очень мало междометий— Встряхнись! Быстрый марш! В двойном размере!
В пределах любого абзаца слова сгруппированы в соответствии с тем, как и в каком контексте они используются, например, независимо от того, используются ли они обычно в разговорной речи или в формальных обстоятельствах. Роже убедил Лонгмана позволить ему организовать главы книги в две колонки, со словами противоположного значения друг напротив друга. Так что против Спешки стоит (нет, не Меньше Скорости; в Родже ) Досуг. Среди тех, кто выстроился против слишком поспешных , есть преднамеренный (хотя и без фонетического объяснения для защиты от глагола). Против спешит , между прочим, пока отсутствует.
Однако, формулируя этот двухстолбцовый план, Роже очень быстро столкнулся с проблемой, которая долгое время мучила семантиков, занимающихся синонимией и антонимией: в бесчисленных группах на самом деле существует не два, а три оттенка смысла — значение, его противоположность и середина. Начало, Середина, и Конец являются одним из очевидных примеров; в прошлом, в настоящем, и в будущем — еще один. И чем больше исследуется природа среднего слова, тем больше она меняется. В некоторых троицах, отмеченных Роже во введении, центральное слово противоположно обоим другим: вогнутость, плоскость, выпуклость, например или желание, безразличие, отвращение. В некоторых группах среднее слово является стандартом, по которому измеряются остальные: достаточность существует между недостаточностью и избыточностью.
Чтобы подчеркнуть сложность попыток упорядочить семантику из хаоса английского языка, как насчет групп, в которых среднее слово представляет собой несовершенное состояние двух других? Недальновидность менее совершенна, чем зрение и слепота. Полупрозрачность является менее совершенным состоянием, чем прозрачность или его противоположность, непрозрачность . Если взять это немного дальше: влажный не является ни влажным , ни сухим, теплым не является ни горячим , ни холодным — и ни одно из этих двух последних средних слов не имеет точной противоположности.
Значит, в книге Роже должно было быть три столбца? Первоначально Роже так и думал, но в конце концов он осознал практические трудности и цену такой договоренности, к которой его издатель относился враждебно. План был отброшен. Но сами по себе такие трудности с внутренней классификацией синонимии не обязательно должны были сделать Roget сила литературного зла, которой я полагаю. Во всяком случае, эти трудности служили для того, чтобы напомнить людям, интересующимся словарным запасом, какой невероятно сложной сущностью является английский язык. Они служили дальнейшему повышению общественного уважения к языку и еще более широко подчеркивали большую осторожность, которую необходимо было проявлять для обеспечения его наилучшего использования.
Нет, главный недостаток Тезауруса Роже, , как мне кажется, проистекает не из неудобной структуры книги, а из чего-то совсем другого — из панглоссианского отношения Питера Марка Роже к интеллектуальным достоинствам его потенциальных читателей. Роже, например, никогда не представлял, что второкурсник из Огайо, специализирующийся на политических науках, может однажды использовать свою книгу, чтобы найти слово, которым можно дополнить абзац в промежуточной работе. Роже и представить себе не мог, что издания его работ в мягкой обложке будут распиханы по миллионам школьных рюкзаков и ранцев от Хаддерсфилда до Хобарта, или что малограмотный председатель совета директоров, направляющийся в Ливерпуль, будет иметь рядом с собой томик своей секретарши, когда будет писать свой отчет акционерам. утренним экспрессом из Юстона.
Роже полагал, организуя свою работу, что любой, кто наткнется на нее, будет так же умен, как и он, так же привык к точному синтаксису, скрупулезной грамматике и к уверенному и безупречному подбору слов. Вооружившись этим наивным набором предположений, он написал книгу, основанную на ошибочном убеждении, что, как он написал во вступлении, пользователи проберутся сквозь заросли слов, полагаясь на то, что он величественно назвал своим «инстинктивным тактом». Таким образом, не было необходимости объяснять, что означает каждое слово, потому что его пользователи, при всем их «такте», уже прекрасно это знали.
Итак, нужна была ледяная точная классификация. Определения было бы так громоздко включать, так много времени собирать, так дорого публиковать, так ненужно, так-так оскорблять его высокообразованных читателей. Таким образом, важно то, что Роже, который уже обладал глубоким знанием английской лексики, решил не включать их. И все же, разумеется, ни второкурсник из Огайо, ни ливерпульский бизнесмен не обладали такими знаниями. Ни у кого из них не было возможности правильно использовать том, созданный Роже. Для таких Roget , который их уговорили купить и использовать — ошибочно и безответственно, на мой взгляд, — представлял собой не более чем необъяснимый и необъяснимый список быстрых решений. У каждого пользователя возникла внезапная потребность. Каждому нужно было слово. Каждый потянулся к Roget — и вуаля! Благодаря тому, как устроена книга, все кажется легким, быстрым решением за эффективную микросекунду. И тем не менее, именно потому, что пользователи плохо разбираются, и поскольку книга делает совершенно неверные предположения об их знаниях и не предлагает вообще никакой помощи в открытии того, что что-либо означает, слово, выбранное с каждым готово! часто ошибается. Иногда очень неправильно. Часто слегка ошибается. И по крайней мере часто, любопытно и нестройно офф. Например, мой студент-первокурсник, который признался, что использовал Roget, , попытался улучшить фразу «его земные пальцы», изменив ее на «его хтонические пальцы».
Каждый раз, когда такое зло совершается из-за Питера Марка Роже, язык, как он говорит, пишется или читается, становится немного хуже, немного более посредственным и в какой-то мере более испорченным, беспорядочным и неприятным. И именно поэтому, я полагаю, все Roget следует избегать.
Еще в 1850-х годах лишь немногие осознавали потенциальные недостатки Тезауруса Роже. Одним из них был Эдвин П. Уиппл, написавший проницательное эссе в номере North American Review за 1854 год. Его едко-забавные замечания (которые не касаются экстраординарных предположений, сделанных Роже о своих клиентах) заслуживают подробного цитирования, что Эмблен и делает.
Мы поздравляем этот большой, респектабельный, невыразительный и невыразительный класс мыслителей, которые постоянно жалуются на скудость своего словарного запаса по сравнению с изобилием их идей, с появлением тома доктора Роже. Если он не делает ничего другого, он подвергает испытанию популярную теорию вербального выражения; и если эта теория верна, мы рассчитываем стать свидетелями того, как толпа немых Мильтонов и Бэконов и безмолвных Чатемов и Берков толпится и топчется в типографии. Доктор Роже за умеренную плату прописывает словесное лекарство, которое уменьшит застой мыслей. Все инструменты и приспособления, которыми пользовались все поэты и философы Англии, можно приобрести в его магазине. Давая идею, он гарантирует, что в каждом случае будет предоставлено слово … В самом деле, если удачное использование слов будет механическим упражнением, мы не можем сомневаться, что эта огромная масса сырого материала для выражения будет быстро переработана в историю, философии, поэзии и красноречия.
Серьезно, мы считаем эту книгу одной из лучших в многочисленном классе, целью которой является обеспечение результатов без навязывания задач труда, достижение целей ловким уклонением от средств, ускорение языка без ускорения факультеты. Это внешнее средство от внутреннего дефекта. По нашему мнению, в произведении ошибочен весь процесс, посредством которого живая мысль превращается в живые слова, и им можно было бы полностью овладеть, не передавая никакой реальной силы или легкости выражения.
Справочник такого рода и с такой явной целью, продолжал Уиппл, наверняка распространит заразу литературной посредственности. Нужна была не дополнительная информация (о, как бы сегодняшние пользователи Интернета могли воспринять это по-новому), а больше вдохновения. Не больше слов, чтобы облегчить выражение идей, но больше энергии, чтобы сделать более концепцию идей более вероятной. Не столько послание, не столько средство — но больше, намного больше чудес истинного творения.
А у Роже, намекнул Уиппл, никогда в жизни не было оригинальной мысли. Он был простым классификатором существующего порядка, педантом, благородным тупицей, которого следовало бы выпустить на язык не более, чем инженера-строителя на западные ворота Шартра или химика-промышленника на производство От-Брион. Уиппл, удивленный и потрясенный, увидел в Роже человека, лишенного поэзии, страдающего от «беглой слабости»,
, которая никогда не натыкается на идеи и не заикается на страсти, которая называет свою заурядную всесторонность и стилизует свою уравновешенную истому отдыхом, , если его ограничивают в словах и заставляют покупать язык за счет преодоления препятствий, он, вероятно, будет демонстрировать некоторые судороги подлинного выражения; но едва ли разумно ожидать этой словесной воздержанности в то время, когда все богатство английского языка предоставляется в распоряжение самых ничтожных шептунов риторики, когда искусство письма открыто обучается по принципу подражания «лучшему». моделей», — когда слова вбиваются в уши молодежи в надежде, что в их мозгу будет найдено что-то, отвечающее им, — и когда доктор Питер Марк Роже, который никогда не сталкивался со словесной удачей и не высказывал «мысли «исполняющее» слово в течение своей долгой и полезной жизни, мечется с книгой в руке, чтобы соблазнить бездумную и бесстрастную посредственность в иллюзию, которую его бессвязные проблески истин так и не уловили, и его слабые движения зародышевых устремлений никогда не разбил свою скорлупу, по своей специфике может быть выражен в творческую мысль и страсть.
Какими бы ни были придирки и придирки, Роже и его издатели быстро поняли, что их творение — золотая жила. Первое издание Тезауруса , переплетенное в октаво , к концу года было распродано первоначальным тиражом в тысячу экземпляров. Второе издание вышло в следующем марте, а третье — «более дешевое… расширенное… улучшенное» — разошлось по улицам в переплете duodecimo в феврале 1855 года. Это издание, для которого Роже переписал часть текста и добавил: многие тысячи новых выражений и вспомогательных заголовков, которые, по его мнению, заполняли пробелы в первоначальной структуре, использовались в качестве основы для такого количества последующих изданий, что пластины из стали и сурьмы в конечном итоге стали гладкими и бесполезными.
Первое американское издание (1854 г.) было отредактировано человеком по имени Барнас Сирс и опубликовано Гулдом и Линкольном из Бостона. Роже сразу же почувствовал к нему неприязнь, написав, что «несовершенное издание этой работы было опубликовано в Бостоне … в котором редактор, среди прочих увечий, полностью опустил Фразы … и удалил из основной части работы все слова и выражения, заимствованные из иностранного языка, сбрасывая их в приложение, где… они совершенно теряются для вопрошающего». Возможно, он был бы более доволен, если бы в Нью-Йорке в 1919 году было опубликовано совершенно другое международное издание.22 Томаса Кроуэлла (который купил права на книгу в 1886 году и в течение следующих трех с половиной десятилетий публиковал то, что по сути было факсимиле оригинала, несмотря на то, что оно было явно предназначено для англоязычных жителей Англии). Обоснование Международного издания было предельно ясно. Как написал C. O. Сильвестр Моусон в своем предисловии к «Международному тезаурусу Рожета» Кроуэлла , «Английский язык не знает границ; это всемирное достояние». или Британия. Например, под заголовком «Спешка и досуг» мы находим brusquerie и его латинское обращение, otium cum dignitate. (В новейшем, пятом издании International, , опубликованном HarperCollins в 1992 году, обе эти малоизвестные формы исчезли, хотя латинский термин, находившийся в колонке Leisure, был заменен итальянским dolce far niente, , который дополняется фразами ездить на кормушке и вести жизнь Райли. )
Сын Роже, Джон, взял на себя1296 Тезаурус , когда Роже умер в возрасте девяноста лет в 1869 году. Джон был более чем скромен в отношении своих собственных достижений (его единственной другой публикацией была «История Общества акварелистов» в 1891 году) и настаивал на том, чтобы любые внесенные им изменения к великой книге в течение тридцати девяти лет работы (вплоть до его смерти в 1908 г.) носили «почти исключительно практический характер, требуя трудолюбия и внимания, а не философской культуры или знаний филолога».
Джон Роже, однако, нашел один важный организационный компромисс во время своего пребывания в должности: он расширил зачаточную систему перекрестных ссылок своего отца и отладил ее на протяжении многих лет, значительно упростив работу, которая могла рухнуть под собственной тяжестью. из-за быстрого распространения слов. (Нам нравится думать, что наше время производит бесчисленное множество новых слов; но если сравнить всего 45 000 английских слов, признанных последними изданиями словаря Сэмюэля Джонсона, изданного в 1860-х годах, с 414 825 словами, перечисленными в первом издании Словаря OED, , опубликованных в 1928 г., можно, пожалуй, понять, под каким давлением вынуждены были работать составители тезаурусов того времени.)
По мере того, как выходили издания, в них включались новые слова — electrolier, lorry, Автомобиль , veldt, и outspan были добавлены под сюзеренитетом Джона Рожета, что отражало новые технологии и войну в Натале и Капской провинции. Когда к было добавлено телевидение , оно было отнесено к классу понятий, называемому Интеллектом — упражнением ума. (Кислые умы могут удивиться уместности классификации одного из чувств телевидение под Интеллектом, особенно если они видят на экране такие загадочные явления, как Джерри Спрингер, Дэн Ратер и Карманный рыбак Рона Попейла.)
Основное намерение Питера Марка Роже при создании своей книги было благородным — откровенно платоническим, аристотелевским. , памятник Всевышнему и Его замыслу. По крайней мере, так было до самой последней минуты, когда Роже решил включить функцию, о которой он ранее намеревался забыть, функцию, навсегда изменившую роль, которую будет играть эта замечательная книга: предметный указатель.
Когда индекс был закончен, это была жалкая вещь — сделанная наспех, полностью демонстрирующая нежелание его компилятора. Но поскольку это сделало книгу намного проще в использовании — хотя и совсем не так, как задумал Роже, — в ближайшие годы она сильно разрослась. Джон Рогет упорно трудился над увеличением размера и охвата указателя. Сегодня указатель к британскому изданию на двадцать страниц длиннее самого тезауруса. Указатель к Международному тезаурусу Роже , в Америке, хотя и набран шрифтом на два пункта меньше, чем основной текст книги, все же занимает половину страниц, занимаемых тезаурусом; это было бы намного длиннее, если бы оно было напечатано в том же размере.
Индекс есть и всегда был тем, что все используют. Система классификации — это то, о чем почти никто из пользователей Roget не знает даже смутно. Я бросаю вызов всем, кроме специалистов среди читателей этой статьи, утверждать, что они знали, например, что дезодорант, подкаблучник, касса, и консуетюд можно найти в классе Roget под названием Volition, или что ошейник для собак, бирючина, точка опоры, и вешалки относятся к классу, который он назвал Космос. Каким бы благородным ни был замысел Роже, его никто не использует и мало кто заботится о нем; если когда-то и был идеал Платона для его книги, то он подчинен неустанной полезности, которая была достигнута одним махом благодаря включению предметного указателя. Как вполне мог бы проворчать Роже, этот индекс представляет собой шикану, которая отделяет первоначальный замысел книги от ее нынешней вульгарной функции.
Это снова возвращает нас к последнему из трех вводных вопросов: Чего на самом деле добились Роже и другие? Все тезаурусы, программы для поиска слов и словари, которые соревнуются за наше внимание и за сотни миллионов долларов каждый год на справочных полках и школьных столах в Borders и Barnes & Noble, должны за многое ответить. Некоторые из них представляют собой грубые средства для развития лексической лени; некоторые предлагают забавные и умные способы изучения чудес языка. Ни один из них не имеет библейского авторитета 9Однако 1296 Roget, — вот почему, хотя они и заслуживают краткого рассмотрения здесь, ни один из них не подвергнется испепеляющему взрыву, который, я думаю, должен быть направлен на главного виновника. Роже может быть мошенником; остальные — просто проказники школьного двора, прихлебатели, хранители дурной компании.
Есть много типов, и было проведено много экспериментов. Прежде всего следует провести различие между концептуально организованными тезаурусами, очевидным примером которых является Roget , и такими, как 9Тезаурус американского века 1296, от Time Warner и Оксфордский тезаурус в мягкой обложке , «в ясной форме от А до Я с наиболее полезными словами в первую очередь» — которые не имеют концепции, но расположены полностью в алфавитном порядке. Относительные преимущества алфавитных книг можно довольно легко продемонстрировать, увидев, какие слова включены, а какие нет. Концептуальные механизмы позволяют искать только в индексе, и индексы не обязательно обновляются так часто, как сами списки слов; новое слово вполне может быть поспешно вставлено в текст книги и оставлено там как случайная неожиданность.
Лоуренс Урданг, основавший журнал Verbatim и написавший или отредактировавший более 120 словарей различных видов, в том числе Random House Dictionary of the English Language — Unabridged Edition (в настоящее время он работает над словарем исторические морские термины), отвечал за различные поисковые слова, некоторые возвышенные, некоторые приятно глупые. Его компания Verbatim Books в 1982 году опубликовала Word for Word, Эдварда К. Пинкертона, одну из самых серьезных (но далеко не торжественных). Он предлагает необычные главы (с пронумерованными строками, такая сложная книга), которые показывают связи между, казалось бы, несвязанными словами. Поддразнивание лоскутной копии — это отношения броненосец, артрит, гармония, разум, и ритуалы, все они имеют некоторое отношение к индоевропейскому корню ar -, что означает «подходить друг к другу». (На более легкомысленном уровне альтер-эго Урданга, подозрительно анаграмматичная Клорен ДюГран, которая, как считается, «изучала лингвистику в Оксфорде и драму в Кембридже», двадцать лет назад выпустила в свет книгу под названием « Словом, », в которой предлагалось лингвистически незащищенным предлагается множество предложенных синонимов, чтобы сделать их повседневную жизнь богаче и впечатляющей.Она рекомендовала использовать accipitrine для hawklike, discomde для неудобств, и для удаления волос для бритья. Форма существительного третьего действительно проникла в язык Мэдисон-авеню за последние два десятилетия). слов, понятий и фантазий: невероятно и маловероятно, разрыхлитель и сода пищевая, пентархия ямб, хорей, губка, дактил, и анапест.
Таким образом, Урданг имеет хорошие возможности иметь фаворитов среди наиболее известных тезаурусов, и одним из них является огромный, распроданный Тезаурусный словарь Фрэнсиса Марча : Сокровищница слов и знаний (1903 г. ). Белобородый и добродушный, сфотографированный для обложки книги, Марч, казалось бы, плавающий в океане научных документов, руководит инструкциями для читателя. Его цель была такой же, как и у всех других создателей тезаурусов, хотя, конечно, не столь благородной, как идеал Роже. Он надеялся, что его метод поможет пользователям «определенно выразить заданную мысль».
Тезаурус Марча содержит обширный алфавитный список от A-1 до инфекционных заболеваний. Для каждого слова — и, что особенно важно, после определения слова — он предлагает одну или несколько пар слов, представляющих диапазон, в котором используется конкретное слово: например, A-1 дается диапазон совершенство — зло. Читатель может обратиться к этой рекомендуемой паре слов в алфавитном списке и натолкнуться на огромный вторичный список из нескольких сотен существительных, глаголов и прилагательных, все с определениями, которые предлагают синонимы и антонимы к .1296 А-1. Благотворительность, бижутерия, стоимость, и добродетель с одной стороны; разврат, злорадство, грешность, и мор с другой. И у каждого из этих слов тоже есть определение.
Но тезаурус Марча требует работы. Необходимо сделать осознанный выбор из жизненно важного ряда определений, предлагаемых в диапазоне, в котором слово может быть использовано. К сожалению, сложная задача, по-видимому, помешала публикации этой необычной и довольно замечательной книги спустя немногим более двадцати лет жизни. Тем не менее, с точки зрения поощрения правильного использования английского языка, тезаурус Марча действительно был очень хорошим именно по той причине, что Roget, , который способствует показной посредственности, не предлагая никакой информации, является плохим. Марш предложил диапазон, а затем заставил читателя сделать выбор. Роже предъявил список и сказал, по сути, слов, любое слово. Март просто требует слишком многого от читателя: что касается слов, то выбор требует как капельки интеллекта, так и трудоемкого процесса мышления.
Допустим, вы хотите использовать Roget , чтобы найти слово, означающее «привычка» (относящееся не к монастырю, а к пепельнице или эссенции можжевельника). После поиска привычка в указателе вы найдете вышеупомянутый consuetude ; но что именно означает consuetude , книга умалчивает. Если вы не позаботитесь о том, чтобы обратиться к соответствующему словарю, вы понятия не имеете, подходит ли он для вашей цели. Вы смутно представляете себе только диапазон его употребления и другие слова, которые разделяют этот диапазон — например, cacoëthes, , безусловно, одно из самых уродливых слов, когда-либо созданных. Разумеется, ни один тезаурус, кроме мартовского, не скажет вам, что означает это слово. March’s расскажет вам очень подробно: он расскажет вам, что это слово означает «плохая привычка» и что оно находится в диапазоне использования привычка-неудача, , а также сообщит вам о фразе cacoëthes scribendi, означающей невыносимый и неописуемый зуд писать — возможно, зуд, который заставил меня зайти так далеко, не подводя итог, почему я думаю Roget — в литературной вселенной такая серьезная сила для зла.
Тезаурусы возникли в первую очередь в ответ на желание мужчин и женщин общества говорить и писать более бегло; немедленная популярность этих книг, как и у Роберта Кодри Table Alphabeticall, возникла из этих амбиций. Некоторые из них оказались полезными; Пиоцци, несмотря на немодно-предписывающий характер, предлагал способы использования слов и тем самым подталкивал язык к совершенствованию. Цветистое варварство терминов чернильницы исчезло в течение нескольких лет после появления ее книги — причина и следствие не установлены, но возможность наблюдается.
Роже, , однако, не предназначался для удовлетворения потребности в разговоре в гостиной; он удовлетворял совершенно другой набор потребностей. Настоящая популярность книги была достигнута — и данные о продажах это более чем убедительно подтверждают — сразу же после одного судьбоносного воскресенья 19 декабря.13. Это был день, когда популярная газета New York World опубликовала в своем приложении Fun небольшую матрицу из черных и белых квадратов, в которые читателям предлагалось вписать слова, которые каким-то хитрым способом правильно реагировали на список подсказок напечатан рядом с матрицей. Кроссворд родился.
К 1920-м годам помешательство распространилось по Америке и через Атлантику; к 1930 году в почтенной газете Times в Лондоне была головоломка, скорость решения которой использовалась как проверка способностей и интеллекта. Рассказывают, что ректор Итона заканчивал это упражнение каждое утро за то время, которое требовалось для того, чтобы сварить яйцо (из-за холода).
Но были, особенно в Британии, строгие и негласные правила. Уважающие себя люди, разгадывающие ответы на хитроумные кроссворды, никогда-никогда не пользовались словарями или любыми другими справочниками. Сделать это было признанием поражения. Это просто не было сделано.
Из архивов:
The Atlantic Monthly Puzzler
Сборник словесных игр Эмили Кокс и Генри Ратвона с июля 1997 года по настоящее время. Каждый Atlantic Puzzler имеет свою тему, сопровождаемую специальными инструкциями.
«Мастера плиток» (июнь 1987 г.)
Даже посвященным Эрудит еще не раскрыл все свои секреты. Барри Чамиш
Поскольку многие из этих ранних кроссвордов предлагали денежное вознаграждение, большое количество глупых, незрелых, соперничающих и жадных людей не соблюдали эти правила. У них была насущная потребность — завоевать положение, выиграть доллары или фунты, превзойти соседа. Они тосковали по инструменту для поиска неизвестных слов: книге, в которой перечислялись бы слова, похожие на другие слова, так что, если подсказкой была «привычка», они могли бы найти ответ в списке, который простирался от 9 до1296 cacoëthes и согласуются с по характером, склонностью, и манерностью. Тезаурус ответил на звонок. Десятки из них были выставлены на продажу — эквивалент 1920-х годов 935 тезаурусов, выставленных на продажу Amazon восемь десятилетий спустя. А царем горы уже тогда был Роже.
Тезаурус Роже, , который возник как лингвистический пример идеала Платона, вместо этого стал путеводной звездой для разгадывания кроссвордов.
У него уже были другие, более коварные недостатки. Полностью избегая определений и, таким образом, не предлагая выбора, он способствовал плохому письму. Он предлагал простые ответы на сложные лингвистические вопросы. Это апеллировало к растущему стремлению к мгновенным решениям сложных словесных ситуаций. Это позволяло учащимся казаться образованными, но никогда не помогало сделать их таковыми. Это поощряло неадекватное общество. Это сделано для литературной показухи. Это было забавно.
Но инструмент для резки углов? Как Питер Марк Роже мог бы перевернуться в гробу: книга, которой он так дорожил, его самый вечный памятник, использовалась в мелких и унизительных целях — никому не помогала языком, но способствовала распространению бульварной чепухи. И с тех пор его употребление существенно не расширилось (не в том смысле, что оно стало чем-то большим, чем быстрое и легкое средство от лексических затруднений — если хотите, от литературного позера). Студенту не хватает слов? Не нужно тратить умственную энергию, не нужно ждать, пока кровь хлынет со лба: Roget даст ответ, найдет слоги, чтобы заткнуть дыру, предложит решение без задержек и суеты. Не нужно сгибать, веретено или калечить.
Когда я начал это, я подумал, что могу позвонить или написать представителям нескольких писателей, чтобы спросить, используют ли они Roget в какой-либо измеримой степени. Я подумал, не могу ли я черкнуть пару строк Джону Апдайку или Солу Беллоу; Я задавался вопросом о тех писателях, которые явно обладают исключительным словарным запасом: Ричард Форд, Энтони Лейн, Том Вулф, Кэлвин Триллин. Или Уильям Ф. Бакли, несомненно, писатель с величайшим запасом слов. Я думал о Роберте Лоуэлле, Энтони Берджессе, Джулиане Барнсе. Я представил авторов текстов — Коула Портера, Тома Лерера. Сначала я подумал о переводчике норвежского лауреата Нобелевской премии Кнута Гамсуна, а потом о самом последнем переводчике Достоевского. Что-то из этого относится к Роже ? Кто-нибудь из них признал бы это? И каково их общее мнение об этой книге полуторавековой давности? Они нашли это вдохновляющим? Раздражает? Используют ли они тезаурус так же часто, как и словарь? Телефонная книга?
В конце концов я не позвонил и не написал — потому что знал, что ответ очевиден. Книга есть у всех. Иногда этим пользуются. Но никогда, никогда не полагайтесь на него в создании хороших текстов. Его можно использовать время от времени, чтобы оживить память, чтобы расцепить синаптический момент. Но его ни в коем случае нельзя тралить или заминировать; его подношения никогда не следует брать и переливать в абзац, чтобы облегчить пустоту мысли.
Какими бы ни были достоинства всех этих абзацев в качестве написания, кажется уместным упомянуть, что Roget ни разу не использовался при выборе les mots justes. Слова, содержащиеся в этих абзацах, пришли, как и подобает всем писателям, изнутри — из памяти, опыта, разговора, чтения, несовершенно припоминаемых нитей знаний.
И вообще — не только богатством словарного запаса славится великий или даже хороший писатель. Именно по остроте, с которой он или она использует слова, приготовленные умом и страстью. Именно смелое использование слов, которые уже известны, делает письмо хорошим или нет. И никакое увеличение их числа не сильно улучшит настроение, или температуру, или темп, если не хватает ума и сердца, аргументов и страсти. Инженер, которому предстоит работать над западными воротами Шартра, не справился бы лучше, если бы у него было больше оборудования: возможно, он и в самом деле быстрее разрушил бы тамошнее величие, эффективнее свел бы его к чему-то совершенно лишенному вдохновения и искусства. .
Рассмотрим в заключение два простых отрывка, взятые из первой главы книги сэра Эрнеста Гауэра The Complete Plain Words (1954), изданной британским правительством и до сих пор являющейся Библией лучших англоязычных авторов. Первый взят из шекспировского сонета, который начинается так: «Я видел много прекрасных утренних дней/Льстит горным вершинам властным взором» и продолжается, как цитирует Гауэр: «Целуя золотым лицом зеленые луга/ Золочая бледные ручьи с небесная алхимия».
Не было ни Роже , когда Шекспир писал эти строки, ни, если уж на то пошло, никакого словаря. Эти строки были написаны примерно за десять лет до Роберта Кодри и его «Алфавитной таблицы », — за 250 лет до Питера Марка Роже и его высоких лексических идеалов. И все же почерк совершенен в выборе и расположении слов, в мысли, тембре, адресе и ноте.
На совершенно ином уровне это объявление, которое когда-то было размещено во всех британских почтовых отделениях: «Почтмейстеры не обязаны давать сдачу и не уполномочены ее требовать».
№ Роже тоже работал здесь. Государственный служащий, написавший эти слова, точно знал, что хотел сказать, и обладал достаточно гибким и образованным умом, чтобы придумать предложение, в котором каждое слово имеет значение, ни одно не лишнее, а в целом есть гармония, которая в своей скромной образом достигает величия поэзии.
Итак, действительно, Питер Марк Роже, врач, шахматный гений, знаток пчел, френологии и калейдоскопа: при всех ваших благородных идеалах и аристотелевской логике ваша книга предлагает утешение лишь немногим — некоторые подсказки для разгадывания кроссвордов, некоторые болтовня для спичрайтеров и несколько быстрых и простых решений для обывателей, безмозглых и приземленных. Roget стал не более чем калькулятором для лексически ленивых: если использовать его слишком часто, если на него вообще полагаться, он вызовет атрофию наиболее ценной части мозга, увядание ядра человеческого выражения.
Чтобы заставить нас подумать еще немного, заставить нас задуматься еще немного, не будет ли лучше сейчас, чтобы ваша книга просто исчезла, а имя, лежащее в основе эпонима, было изгнано из словарь на все времена? Возможно, Британская энциклопедия правильно дает вам только двадцать строк. Возможно, у Microsoft есть подходящее и правильное решение: помочь снова превратить Roget в не-слово и позволить памяти о человеке и его творении исчезнуть, чтобы мы могли вернуться в более простой и простой мир, где словари и энциклопедии только они призваны вести нас, и где наши литературные способности рождаются не из банальных и посредственных предположений, не из лексических списков покупок, а из страсти, мысли и силы чувства.
За пределами языка – Поэзия Пабло Саборио
На этом сайте представлены некоторые из моих стихов (в том числе немало юношеских), ранние произведения искусства и фотографии; среди других постановок блаженства и отчаяния.
Мой художественный сайт находится по адресу pablosaborio.com
Просмотрите ниже, чтобы прочитать мои последние стихи на английском и испанском языках. Или быстро переходите к картинам современного искусства, фотографиям и экзистенциальным цитатам, которые меня вдохновили.
©2008 – 2022 Пабло Саборио
Опубликовано 18 октября 2010 г. 10 марта 2022 г. Пабло Саборио Опубликовано в Поэзия Метки: современное искусство, блог современной фотографии, современная поэзия, нигилистическая поэзия 9 комментариев
Очень приятно опубликовать 5 стихотворений на испанском языке на международной литературной платформе La Libélula Vaga под редакцией Алисы Рибальта.
Стихи можно прочитать здесь.
Опубликовано 23 августа 2022 г. Пабло Саборио Опубликовано в современной поэзии Tagged литература, поэмы publicados, Poesía, poesía siglo 21, Poesía siglo 21, Poeta contemporaneo, Poeta costarricense, publicacion, revista literaria Оставить комментарий
Я очень рад опубликовать 3 стихотворения в The Antonym, интернет-журнале, ориентированном на мировую литературу.
Опубликовано 8 мая 2022 г. Пабло Саборио Опубликовано в Поэзия Метки: поэзия 21 века, литературный журнал, литературный журнал, новая поэзия, Пабло Саборио, публикация, опубликованные стихи, Антоним, веб-журнал Оставить комментарий
Очень рад, что стихотворение, посвященное проблемам окружающей среды, опубликовано в 28-м номере журнала Red Door.
Мое стихотворение «Вопрос о будущем» можно прочитать здесь.
Опубликовано 29 октября 2021 г. Пабло Саборио Опубликовано в Поэзия Tagged поэзия 21 века, современные стихи, экологическая поэзия, стихотворение, публикация, опубликованное стихотворение, публикация поэзии Оставить комментарий
Очень рад, что моя вторая персональная выставка проходит в галерее Red Door в Копенгагене, Дания.
Адрес: Møllegade 23 A, kld. tv, 2200 Kbh N.
Дата открытия: 16 сентября
Время работы: 16:00 – 19:00
Выставка работает с 16 сентября по 9 октября.
Из описания мероприятия:
Red Door представляет ЦВЕТ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ, в котором представлены последние работы коста-риканско-датского художника Пабло Саборио.
После периода беспокойства, изоляции и экзистенциальной неуверенности Саборио боролся с тьмой своего разума, чтобы создать новые работы, исследующие потенциал цвета как средства достижения катарсиса – очищения эмоций с помощью искусства, кульминацией которого стало чувство обновления.
Представленные работы характеризуются пульсирующими полями динамического исступления и одновременно (и парадоксальным образом) нахождением в состоянии хладнокровия. Saborío использует различные материалы, такие как бумажная масса, чернила, акрил и дерево на акриловом стекле, для создания потрясающих эффектов.
Это некоторые из «последних картин» Саборио перед тем, как он перешел к видеопоэтике, слиянию экспериментального видеоарта и поэтического дискурса.
ЦВЕТ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ также будет показывать многие видеопродукции Саборио.
Пиво, вино и прохладительные напитки будут поданы к открытию.
БИО:
Пабло Саборио — художник и поэт из Коста-Рики, проживающий в Копенгагене, Дания. Это будет его 5-я персональная выставка в Дании с 2015 года и его вторая персональная выставка в галерее Red Door после RETURN TO SOURCE (2016).
Опубликовано 30 августа 2021 г. Пабло Саборио Опубликовано в искусстве Tagged художественная выставка, художественная галерея, современное искусство, копенгагенское искусство, дания, выставка, галерея, пабло саборио, журнал красной двери, персональная выставка, видеоарт Оставить комментарий
Я очень рад опубликовать 3 стихотворения в Columbia Journal, литературном журнале, издаваемом Школой искусств Колумбийского университета.
Стихи можно прочитать на их сайте: columbiajournal.org
Опубликовано 22 июля 2021 г. Пабло Саборио Опубликовано в современной поэзии Tagged #poetrymagazine, columbia University, литературный журнал, литературный журнал, литмаг, новые стихи, Поэзия, публикации, изданные стихи Оставить комментарий
В настоящее время работает над New Media Art / Video Poetry. Проверьте мой канал Vimeo для большего количества видео.
Опубликовано 31 мая 2021 г. Пабло Саборио Опубликовано в видео поэзия Tagged digitalart, digitalpoetry, internetart, languageart, micropoetry, newmediaart, postmediaart, soundart, видеоарт, видеопоэзия, виртуальное искусство, визуальное искусство, визуальная культура Оставить комментарий
Абсолютно в восторге от двух стихотворений в последнем номере Conduit.
Вы можете найти его в некоторых книжных магазинах США или приобрести здесь: https://www.conduit.org/shop/current-issue
Опубликовано 7 апреля 2021 г. 10 марта 2022 г. Пабло Саборио Опубликовано в современной поэзии Tagged 2021 поэзия, проводник, умы огня, новые стихи, поэт, публикация, опубликованное стихотворение, опубликованная поэзия Оставить комментарий <noscript><img loading='lazy' src='' /></noscript> vimeo.com/video/530309440?dnt=1&app_id=122963″ frameborder=»0″ allow=»autoplay; fullscreen; picture-in-picture» allowfullscreen=»»> Технологи неизвестного (2021)
Видео Поэзия
©Pablo Saborío
По мотивам моего стихотворения в прозе «Остерегайтесь: технологи неизвестности» с Бипбоксом.

Поэзия за пределами языка
Опубликовано 29 марта 2021 г. Пабло Саборио Опубликовано в видео поэзия Tagged стихи 21 века, медиапоэзия, поэтика, поэтроника, видеопоэма, видеопоэт, видеопоэзия, визуальная поэзия Оставить комментарий
Я рад опубликовать короткое стихотворение в «The Showbear», гуманитарном журнале.
Вы можете прочитать это здесь.
Опубликовано 10 февраля 2021 г. Пабло Саборио Опубликовано в современной поэзии Tagged 2021 поэзия, поэзия 21 века, космическая поэзия, экзистенциальная поэзия, новое стихотворение, поэт, Поэзия, публикация, опубликованное стихотворение, шоумедведь 1 Комментарий
Горжусь тем, что в последнем выпуске Rigorous были опубликованы два стихотворения.

Нигилист антоним: Антонимы к слову «нигилист» – словарь антонимов

перевод на английский, синонимы, антонимы, примеры предложений, значение, словосочетания

Элективный курс по русскому языку «Занимательная стилистика» (9-й класс)

Нигилист В Романе И. Тургенева ‘отцы И Дети 7 Букв

ответ на кроссворд и сканворд

связанные кроссворды

похожие кроссворды

Проханов о судьбе страны и об отечественной литературе — РТ на русском

Покаяние как антоним отчаяния — Владимирский женский монастырь

88 Синонимов и антонимов слова NIHILIST

12

наряжать

66 Синонимов и антонимов слова NIHILISTIC

СЛОВО ДНЯ

наряжать

Проверьте свой словарный запас

NIHILIST Synonyms: 6 Synonyms & Antonyms for NIHILIST

ПОПРОБУЙТЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ nihilist

Как использовать nihilist в предложении

СЛОВА, СВЯЗАННЫЕ С НИГИЛИСТОМ

Синонимов и антонимов к слову нигилизм

1. нигилизм

существительное. (ˈnaɪəˌlɪzəm) А революционер доктрина что защитники разрушение из в Социальное система за это собственный сакэ.

2. нигилизм

существительное. (ˈnaɪəˌlɪzəm) заблуждение что вещи (или же все, включая в себя) делать нет существует; а смысл что все является нереально.

3. нигилизм

существительное. (ˈnaɪəˌlɪzəm) Полный отрицание из все учредил орган власти а также учреждения.

Word Imperfect — The Atlantic

За пределами языка – Поэзия Пабло Саборио

Мой художественный сайт находится по адресу pablosaborio.com

Добавить комментарий Отменить ответ