Что такое психологическая свобода?
Какие вопросы задавать партнеру, чтобы лучше понять его и укрепить отношения?
Бывает так, что люди, прожив вместе два, три, десять, а иногда и тридцать лет, после расставания говорят: «Мы так долго были вместе, а она так ничего про меня и не поняла. Она не знает, какой я на самом деле».
Такое положение вещей вызывает легкое недоумение. Как это вообще возможно? Ведь люди жили в одном доме, спали в одной кровати, вместе ужинали и проводили время в общих компаниях. Почему они так и не узнали друг друга? Скорее всего, не хотели или их засосала рутина бытовой жизни. Легко ладить друг с другом в первые дни, недели и месяцы знакомства, когда есть яркое чувство влюбленности и страсть. Но эти ощущения уходят, и если два человека хотят строить долгосрочные отношения, то им придется над ними работать. Один из способов такой работы — задавать правильные вопросы на каждой стадии взаимоотношений.
Ранние этапы
Есть ряд вопросов, которые можно и нужно задавать на самых ранних стадиях отношений.
Ты идеал. Ты замечательная». Если вы получите именно такой ответ или нечто похожее, то подождите пару месяцев или полгода и перезадайте свой вопрос. Скорее всего, ваша вторая половина к этому времени уже разглядит ряд недостатков и выскажется в более правдивой форме. В том случае, если ваши сильные качества — это целеустремленность, амбициозность, лидерство, а партнер ищет хранительницу очага, готовую бросить работу ради домашнего хозяйства и пятерых детей, то компромисс вряд ли будет достигнут, когда отношения перейдут на новый уровень.
«Какие у тебя основные жизненные ценности? Ты разделяешь мои? Как ты относишься к браку, детям, религии?» Может показаться, что ранний этап отношений на то и ранний, и для таких вопросов рановато. Действительно, на первом свидании их задавать не следует, но спустя пару месяцев уже можно. Так вам легче будет понять общий вектор развития отношений. Вам не обязательно разделять с партнером все ценности и взгляды, отказываться от своих приоритетов или расставаться с ним, если он религиозен, а вы нет.
В этом случае можно задавать следующие вопросы.
«Есть ли что-то большее в нашем союзе, чем просто физическая близость и влюбленность?» Этот вопрос нужно задавать, когда поутихла эйфория первых месяцев общения. Любовь и влюбленность — это абсолютно разные вещи, путать которые — настоящее преступление. Жизнь начала возвращаться в обычное русло, вы столкнулись с первыми трудностями, возможно, пару раз серьезно поругались. Подумайте на этом этапе, есть ли в ваших отношениях нечто более серьезное и значимое, чем физическое и эмоциональное удовольствие. Если нет, то о любви речь не идет, и все, что у вас пока есть — это влюбленность. Конечно, она может перерасти в любовь, но для этого требуются не только чувства.
«Когда ты хотел/а бы вступить в брак и родить детей?» Этот вопрос имеет место, если вы для себя решили, что заключение брака и рождение детей — приоритет на ближайшие год-два. Возможно, что ваш партнер не хочет того же самого вообще или в те же сроки. Но всем будет легче, если каждый знает правду.
Циклично возвращаемся к вопросу, который вы задавали на ранней стадии отношений: «Какие у тебя цели, мечты и планы? Как ты к ним двигаешься? Кто и что для тебя важно?» Такие моменты требуют регулярного «замера» на протяжении всей жизни. Возможно, ваш любимый давно стал не тем человеком, которого вы знали вначале, а вы все продолжаете смотреть на него, как на того юного парня/девушку. С одной стороны, это неплохо, но может обидеть человека. Быть в курсе актуальных жизненных целей, приоритетов, планов и предпочтений близкого — это важный шаг для поддержания здоровых отношений.
«Как мы можем проводить больше времени вместе?» Чем дольше люди находятся в романтических отношениях, тем больше они сводятся к обыденности. Из совместной жизни пропадают свидания, совместные походы в парк, кино и ресторан, частый секс, комплименты, поцелуи без причины, пламенные объятия, разговоры по душам и т.д. Подобное пренебрежение романтической стороной отношений подтачивает их, поэтому обсудите, как вы могли бы чаще устраивать совместный досуг.
Хотим ли мы быть свободными на самом деле?
Познать себя
В последнее время мы часто говорим о свободе. И редко задумываемся о том, что же это такое. Рождаемся мы свободными или обретаем свободу через опыт? Должна ли свобода непременно быть завоевана? И что общего у свободы холостяка и свободы, которую прославляет политик, выступая перед избирателями?
Внешние проявления
«Все люди рождаются свободными», — повторяют (и во все времена любили повторять) те, кто желал для человечества лучшей участи. Но всегда были и те, кто чувствовал: наши отношения со свободой не так просты, как кажется на первый взгляд.
Многие поколения школьников исправно раскрывали в сочинениях «тему свободы в лирике Пушкина», но только в уже более зрелом возрасте можно оценить, как много разных ликов свободы соседствуют в пушкинских строках: природная (воля), любовная, бунтарско-романтическая, либеральная, свобода поэта, наконец.
У психологов свой взгляд на свободу. Для них наша врожденная свобода, мягко говоря, неочевидна. Просто потому, что психология связывает свободу с нашими действиями, а не с нами самими. И до тех пор, пока нет поступков, рассуждать о человеческой свободе нет никакого смысла, вернее — повода.
Однако ребенок, появившись на свет, совершает множество действий. И скажем, в любящей семье ребенок спит, если ему хочется спать, ест, если ему хочется есть, а еще ползает, прыгает и играет — тоже тогда, когда ему этого хочется. Значит ли это, что он свободен? Нет, потому что все эти действия — проявления спонтанности, непосредственных импульсов, объясняет психолог Дмитрий Леонтьев1.
Поступать свободно — не значит поступать хорошо, свобода вообще не оценочная категория
«Свобода соотносится со спонтанностью как высшая психическая функция с низшей. Низшие психические функции действуют сами по себе, словно бы механически. Высшие функции — то, что мы совершаем осознанно, исходя из собственного опыта и представлений о том, как надлежит поступить». И хотя внешне проявления высших и низших функций могут быть схожими, причины их часто абсолютно различны.
Так какие же действия можно считать настоящими проявлениями свободы? Те, что мы совершаем с ясным осознанием последствий и готовностью за них отвечать. И если, к примеру, под окном среди ночи голосит сигнализацией машина, то немедленно сбросить на нее горшок с цветком — это проявление спонтанности.
А вот если, бросая, мы отдаем себе отчет в том, что сейчас на пороге возникнет разъяренный сосед с монтировкой в руке, то это уже свобода. Кстати, это означает, что поступать свободно — не значит поступать хорошо, свобода вообще не оценочная категория.
Свободно — то есть по собственной воле, с полным осознанием последствий и готовностью за них отвечать — можно совершать и очень дурные поступки.
Две стороны медали
Есть и другая неожиданная сторона свободы, если смотреть на нее трезво: свобода существует не сама по себе, а только в неразрывной связи с ответственностью.
Дмитрий Леонтьев, изучавший психологические аспекты свободы больше 25 лет, предлагает еще более радикальную формулировку: «Свобода и ответственность — одно и то же, если мы говорим об их зрелой, полноценной форме. Две стороны одной медали, каждая из которых не существует сама по себе». И хотя мы слышали, что «свобода — это осознанная необходимость», для русского уха такой тезис звучит по-прежнему странно.
Словари русского языка считают очевидным синонимом слова «свобода» вовсе не необходимость и уж тем более не ответственность. Синоним же свободы — воля. Между тем в каком-то смысле эти понятия противоположны, утверждает Дмитрий Леонтьев.
В западной философской традиции принято различать «свободу от» и «свободу для», говорит он: «Свобода от» подразумевает отсутствие любых ограничений.
Но само по себе их отсутствие не может быть конечной целью. И зачем бороться с ними, не понимая, что делать дальше? Свобода ценна только тогда, когда мы знаем, как ею распорядиться». К сожалению, в нашей традиции этот вопрос всегда оказывается второстепенным. Главное, все сломать, а уж что дальше — там видно будет.
Долой ограничения!
Русская воля — именно «свобода от», стихийный порыв, и никакого конструктивного продолжения не предусматривает. Вообще борьба с любыми ограничениями — яркая психологическая черта нашей нации (что не исключает также свойственной нам готовности подчиняться — как известно, крайности сходятся).
«Пристрастие к алкоголю, так характерное для России, означает, с точки зрения психологии, именно отказ от самоконтроля. А самоконтроль — это одно из ограничений, только не внешнее, а внутреннее. Мы же стремимся избежать любого управления собой».
В России путь к обретению свободы и к умению ей распоряжаться во многом так и остался непройденным
Искать причины этого явления — задача для масштабных исследований.
Но можно предположить, что наше упрямое стремление к «свободе от» при отсутствии «свободы для» связано с историей. Крепостное право — а фактически рабство — было отменено в России только в 1861 году, позже, чем в европейских странах.
К тому же свободу (со множеством оговорок) спустили сверху, а не завоевали снизу. Вряд ли это лучший способ: не бывает свободы без освобождения. У нас же путь к обретению свободы и к умению ей распоряжаться во многом так и остался непройденным.
Параллельные прямые
Свобода и ответственность растут из разных корней. Первоисточник свободы — та самая детская спонтанность. Ответственность в нас воспитывают ограничения: родительские запреты, моральные установки и религиозные учения, свойственные любой культуре, и, наконец, наш внутренний самоконтроль.
Эти «параллельные прямые» пересекаются не сразу. А бывает, что и вовсе не пересекаются. Но точка потенциального пересечения (а в идеале и слияния) свободы и ответственности — подростковый возраст.
Экспериментально исследуя соотношение свободы и ответственности с конца 1980-х годов, психологи выделили у подростков четыре типа поведения: автономное, импульсивное, симбиотическое и конформное2.
Автономное поведение — это оптимальный баланс свободы и ответственности; так ведут себя те, кого с полным правом можно назвать свободными людьми. У импульсивных подростков (это, как правило, мальчики) спонтанность поведения явно преобладает над ответственностью за свои поступки.
«Симбиотические» подростки готовы подстроиться под любые требования: идеальные исполнители, они демонстрируют высокий уровень ответственности и явный недостаток свободы. И наконец, конформные подростки предпочитают просто плыть по течению — им не хватает ни ответственности, ни свободы.
Стабильная цифра
Через несколько лет социальная ситуация в стране резко изменилась. Многие жизненные ориентиры и нормы просто исчезли, им на смену пришли совершенно другие общественные требования. «Когда мы повторили свои эксперименты в середине 1990-х годов, — рассказывает Дмитрий Леонтьев, — мы увидели, что подростки стали другими.
Свобода и ответственность перестали быть главными параметрами, и мы уже не обнаружили прежней четкой структуры».
С тех пор аналогичные исследования проводили несколько раз с участием подростков из различных социальных групп, от воспитанников детских домов и до детей из благополучных семей. И каждый раз четко определялся только один тип: автономный. «В том-то и дело, что это — свободные люди, которые не зависят от пертурбаций социума и окружающей среды», — объясняет Дмитрий Леонтьев. Во всех группах и на всех временных этапах число принадлежащих к автономному типу оказывалось примерно одинаковым — 25%.
Можно предположить (хотя такой вывод будет заведомо слишком смелым), что эта цифра и указывает процент потенциально свободных людей в обществе. Во всяком случае, в России.
Русские европейцы?
Косвенно это предположение подтверждают данные социологических опросов. Социологи Владимир Магун и Максим Руднев на протяжении многих лет изучают ценности, которые объединяют россиян и жителей других европейских стран3.
Понятие свободы в их числе не фигурирует, но есть близкое к нему по смыслу понятие самостоятельности, причем важность самостоятельных действий россияне оценивают ниже, чем жители большинства государств Европы (россияне на 18-м месте из 25).
По сравнению с другими европейцами мы как нация не любим риск и новизну, не очень открыты изменениям, предпочитаем самоутверждение ценностям заботы и на первое место ставим безопасность.
И все-таки оказалось, что 22% наших сограждан4 разделяют общеевропейские ценности. Любопытно, что эти люди достаточно равномерно распределены по профессиональным и социальным группам, а также по месту проживания. Это опровергает расхожее мнение о том, что «русские европейцы» принадлежат сплошь к элите или «креативному классу» и проживают внутри МКАД.
Другой важный вывод состоит в том, что эти 22% имеют куда больше общего с жителями Франции или Швеции, чем с остальными 78% своих сограждан.
Главная ценность… не для всех
Итак, социологи и психологи сходятся в том, что автономных «от природы» людей не так уж много.
Как и почему вырастают свободными и в детских домах, и в любящих семьях эти 22–25%, какими путями соединяются в них свобода и ответственность — вопрос, на который ответа пока нет. Хотя удивительная стабильность результатов заставляет задуматься о биологических предпосылках свободы. Но это не более чем догадка.
Может быть, даже важнее другое — как и почему обходятся без подлинной свободы остальные три четверти наших сограждан? «Свобода — это явление факультативное, не обязательное для всех, — констатирует Дмитрий Леонтьев. — До нее нужно дорасти. Свобода не входит в число базовых психологических потребностей человека и вовсе не гарантирует благополучия».
В свободном обществе никто не может заставить человека не быть рабом
Сколько и какой свободы нужно каждому из нас? У каждого свои ограничения и свои потребности. Сегодняшняя жизнь демонстрирует это вполне наглядно. Почти у каждого наверняка есть знакомые, добровольно втискивающие себя в жесткие, а часто и уродливые рамки корпоративной культуры с ее дресс-кодами, присутственными часами, которые превышают число часов в сутках, тимбилдингами и хоровым исполнением гимна компании.
И также наверняка есть другие, вдохновенно-инфантильные, следующие на поводу у собственных желаний и практически никогда не задумывающиеся о последствиях. Не свободны ни те ни другие. Но и те и другие вполне могут чувствовать себя достаточно комфортно.
А если наша внутренняя несвобода нам мешает, у нас всегда есть способы ослабить давление внешних обстоятельств, собственного характера и личной истории. Тем более что свобода, уверены психологи, — пусть и факультативная, но главная ценность.
Выбрать свой путь
«Для меня очевидна связь свободы и психологического благополучия, — резюмирует Дмитрий Леонтьев. — Человек, который сам выбирает свой путь, чувствует себя лучше. А если этого не делать, то рано или поздно дефицит свободы даст о себе знать. Психосоматическими проблемами со здоровьем, ощущением пустоты своей жизни.
Другое дело, что и свободным быть очень непросто. Давит ответственность. Кроме того, в России свободе мешает исторически живущий в нас страх.
А на Западе — гедонизм, возможность обменять эту свободу на новую порцию материальных благ. Словом, можно считать, что быть свободным или нет — дело вкуса».
С исключительной точностью эту мысль сформулировал в одном из интервью скульптор Эрнст Неизвестный. Он сказал: «В свободном обществе никто не может заставить человека не быть рабом».
1 Доктор психологических наук, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова, заведующий лабораторией в НИУ «Высшая школа экономики».
2 Е. Калитеевская, Д. Леонтьев «Пути становления самодетерминации личности в подростковом возрасте». Вопросы психологии, 2006, № 3.
3 В. Магун, М. Руднев «Базовые ценности россиян в европейском контексте». Общественные науки и современность, 2010, № 3–4.
4 По данным на 2013 год.
Текст:Юрий ЗубцовИсточник фотографий:ИГОРЬ СКАЛЕЦКИЙ
Новое на сайте
Невольное воздержание: кто такие инцелы и что не так с их психикой
«Превращаюсь в городскую сумасшедшую.
Как выжить в каменных джунглях?»
Как принять разные потери: 9 шагов, чтобы победить страх, — продолжайте действовать
Как пережить плохое настроение: 12 простых приемов
«Мать ведет себя как подросток: уже два года сидит без работы и играет в телефоне»
«Как завести друзей, если я не любительница тусовок?»
10 способов освежить чувства в паре
Как принять свою неидеальность: 7 основных правил
Психология свободы
Все мы хотим свободы, но не всегда уверены в том, что это такое и как ее достичь. Если бы свобода заключалась просто в том, чтобы не находиться в тюремной камере, тогда подавляющее большинство из нас должно было бы быть свободным, но мы часто оказываемся в плену внутренних тревог, беспокойств, привычек, принуждений, страхов, депрессии, пристрастий и ложных предположений. Точно так же вы могли бы посадить в тюрьму кого-то вроде Сократа, Боэция, Томаса Мора, Махатмы Ганди или Нельсона Манделы, и они во многих отношениях были бы свободнее своих тюремщиков.
Истинная свобода — это прежде всего состояние ума, а не физическое состояние, поэтому изучение ума занимает центральное место в исследовании свободы. Философы и теологи много говорили о природе свободы и разума на протяжении тысячелетий, но дисциплина психология, какой мы ее знаем, относительно нова. Проще говоря, психология – это наука о разуме. Чтобы изучить и понять ум, нам нужно наблюдать за ним. Мы видим, как это работает, наблюдая за тем, что оно делает. Существенным фактором является «наблюдающее я», сознание, которое осуществляет наблюдение. Если мы игнорируем наблюдающее я, как это в основном делала до недавнего времени психология, то, возможно, мы смотрели на разум с неправильной точки зрения, например, пытаясь понять его, думая о нем, а не наблюдая за ним. Итак, что говорят о свободе несколько известных психологов?
Уильям Джеймс (1842 – 1910)
Американский врач, психолог и философ, чья влиятельная работа, Принципы психологии , является основой современной психологии.
Три ключевые темы работы Джеймса связаны с вниманием, детерминизмом и духовностью. Что касается внимания, он определил его важность задолго до современного интереса к созерцательной неврологии как предпосылки для понимания себя и ведения здорового образа жизни. Отношение Джеймса к детерминизму было тем, что он называл «мягким детерминизмом», ненавидящим более позднее ограниченное и фаталистическое мышление, которое впоследствии получило широкое распространение. Он считал, что у нас есть возможность свободно выбирать наши действия, отношения и образ жизни в мире. На наши мысли, эмоции и поведение может оказываться сильное биологическое и экологическое влияние, которое мы не можем контролировать, но это не определяет нас. Для Джеймса абсолютная свобода связана с духовностью. Окончательная свобода, согласно Иакову, — это познание Бога или «высшего» и бескорыстное следование его воле.
Зигмунд Фрейд (1856 – 1939)
Популяризация психоанализа Фрейдом создала наш образ архетипического психиатра.
У него был мрачный, человеконенавистнический взгляд на человечество, возможно, потому, что он формировал свои теории почти исключительно из относительно небольшого числа отчаянно несчастных и невротичных людей. Влиятельный акцент Фрейда на психопатологии может быть главной причиной того, что в следующем столетии психология почти исключительно сосредоточилась на аномалиях и психических заболеваниях, а не на позитивной психологии и благополучии. Фрейд никогда не ставил перед собой высокие цели в том, что касается терапевтических результатов, и был открыто враждебен религии и пренебрегал религиозным опытом. Он был жестким детерминистским взглядом на то, что наши действия и решения по существу предопределены нашей биологией, воспитанием и бессознательными процессами, и, поскольку мы не осознаем их, мы не можем их выбирать и они не находятся под нашим контролем. С этой точки зрения свобода воли является иллюзией.
Карл Юнг (1875 – 1961)
Юнг был швейцарским психологом, который изначально был близким соратником Фрейда, но пошел совсем другим путем, чем Фрейд, особенно в отношении его взглядов на бессознательное, религию и свободу воли.
Он был глубоко духовным человеком, отчасти вдохновленным его знакомством с великими мировыми мифологиями и традициями мудрости, но также и из-за его глубоко интроспективных и созерцательных склонностей. Для Юнга мы все связаны не только физической близостью друг к другу, но и через коллективное бессознательное. Это подобно универсальному разуму, о существовании которого мы, по большей части, едва ли догадываемся, пока занимаемся своим рассеянным повседневным существованием. Личное превращение из изолированного индивидуума в свободное, универсальное, просветленное существо Юнг уподобляет своего рода духовной алхимии. Таким образом, саморефлексия была чем-то, что Юнг искренне приветствовал, но Фрейд энергично избегал. Для Юнга личностный рост заключался в пробуждении к самопознанию и самосознанию. Юнг верил в свободу воли и рассматривал жесткий детерминизм просто как способ мышления. Если мы не соединимся с ядром нашего существа и не осознаем, что оно является продолжением универсального бытия, тогда нами будут управлять инстинкт, причина и следствие, как описано Фрейдом.
Это делает Юнга совершенно отличным от Фрейда и нигилизма, связанного со многими сторонниками экзистенциализма.
Берхус Фредерик или Б. Ф. Скиннер (1904–1990)
Скиннер был американским психологом, в значительной степени ответственным за популяризацию бихевиоризма и экспериментального подхода к пониманию человеческого поведения. Лабораторные эксперименты полезны, но они по своей сути искусственны и ограничены вещами, которые вы можете или хотите измерять и контролировать. Взгляд Скиннера на бихевиоризм строго детерминирован. Он рассматривал свободу воли, эмоции и мотивацию как иллюзорные прикрытия реальных причин человеческого поведения — влияния окружающей среды и обусловленности на нашу биологию. Таким образом, точка зрения Скиннера заключалась в том, что вы можете обучить или обучить людей, как и животных, думать или делать то, что вы хотите. Вы можете подкреплять одни виды поведения и наказывать другие, тем самым приучая мозг и биологию к тому, что они есть.
У человека, совершающего преступление, нет реального выбора, потому что его побуждают к нему окружающие обстоятельства и личная история, что делает нарушение закона для некоторых людей естественным и неизбежным. Для других быть законопослушным так же естественно из-за их окружения и воспитания. Окружающая среда явно оказывает на нас значительное влияние, и науки о нейропластичности и эпигенетике еще больше подтверждают эту точку зрения, но есть риск принять один фактор за все, что существует. То, что работает против нас, может работать и на нас. Хотя окружающая среда и обусловленность действительно играют важную роль в определении нашего склада и поведения, мы не неизбежно являемся их пленниками, потому что можем выбирать среду и поведение, чтобы изменить то, как наш мозг и гены проявляют себя.
Виктор Франкл (1905 – 1997)
Франкл был австрийским психиатром, на взгляды которого глубоко повлиял реальный опыт пребывания в нацистских концлагерях. Там он практически не контролировал свои внешние обстоятельства, но это привело его к открытию глубокого чувства уверенности в себе, проницательности и смысла, которые коренным образом изменили то, как Франкл пережил свое испытание.
Дело было не в том, что условия лагеря изменились, а в том, что, как это ни парадоксально, он обрел свободу от страданий, превзойдя их, найдя в них смысл и приняв противоположное ненависти и ожесточению, которых можно было бы ожидать. Свобода для Франкла была делом не внешним, а внутренним, основанным на выборе отношения к любому событию. Это радикально недетерминировано. Франкл, когда его попросили прокомментировать точку зрения Скиннера, сказал: «Человек не перестает быть животным, но в то же время Он бесконечно больше, чем животное… У человека можно отнять все, кроме одного: последней из человеческих свобод — выбирать свою позицию в любой данный набор обстоятельств, чтобы выбрать свой собственный путь ». [1] Важной частью способности выбирать и преодолевать является объективное осознание, которое Франкл сравнивает с пространством между стимулом и реакцией, сильно перекликаясь с акцентом на осознании, ранее проповедуемым различными традициями мудрости, а затем в подходах, основанных на внимательности.
Мартин Селигман (1942 г. — )
Селигман — американский психолог, очень активно перенаправляющий увлечение современной психологии психопатологией и побуждающий ее исследовать область позитивной психологии. Ранние исследования Селигмана на животных привели его к открытию того, что он назвал «выученной беспомощностью», которая возникает, когда вы постоянно создаете болезненные ситуации, из которых животное не может выбраться. Вскоре он перестает пытаться убежать, даже когда возможность побега появляется снова. Селигман провел параллели с людьми, живущими в депрессии, которые, будучи не в состоянии избежать мыслей и чувств, которые они не хотели испытывать, научились своего рода беспомощности и покорности. Вместо того, чтобы просто смягчать симптомы психологического дистресса или маскировать их с помощью лекарств, Селигман хотел использовать положительные ресурсы, которые человек имел внутри себя, такие как характер, сильные стороны и добродетели. Выводы, к которым пришли он и его коллеги, повторяют то, к чему призывали многие традиции мудрости на протяжении тысячелетий.
Позитивная психология частично детерминистична в том смысле, что счастье частично определяется генетикой и окружающей средой, но она также признает важность свободы воли, поскольку она находится в пределах нашей способности выбирать, какие характеристики и ресурсы мы культивируем. Пессимизм ведет в одном направлении, а оптимизм — в другом. Взгляды Селигмана на выбор убеждений, на которых мы сосредотачиваемся в трудные времена, во многом совпадают с взглядами Франкла. Люди, чья склонность к счастью преимущественно эвдемонична (счастье как смысл), как правило, гораздо счастливее и более устойчивы к стрессу и разочарованию.
Джон Кабат-Зинн (1944 — )
Кабат-Зинн — молекулярный биолог, а не психолог, но благодаря своей давней страсти к обучению и исследованию внимательности он оказал глубокое влияние на современное понимание и практику психологии. У него развился глубокий интерес к буддизму и медитации осознанности, и он привнес то, что узнал, в общество. Работа Кабат-Зинн привлекла значительное внимание группы выдающихся психологов и исследователей, Джона Тисдейла, Зинделя Сигела и Марка Уильямса, которые искали новые стратегии, помогающие справиться с растущими показателями хронической рецидивирующей депрессии.
Они разработали когнитивную терапию, основанную на осознанности (MBCT), и получили чрезвычайно многообещающие результаты, которые с тех пор постоянно подтверждались во многих исследованиях. [2]
[3] Подходы, основанные на осознанности, произвели революцию в психотерапии, при этом первым и наиболее важным моментом стало развитие осознанности. Без осознания мы, по сути, автоматы, без понимания и без собственной сознательной воли: состояние, называемое «автопилот». В таком состоянии жесткий детерминизм Фрейда и Скиннера мог бы быть справедливым описанием человеческого состояния. Неудовлетворенность, сожаление, зависимость и страх в основном возникают из-за игнорирования настоящего и жизни в воображаемом будущем или переживаемом прошлом. В нашем беспокойном, бессознательном поиске счастья мы постоянно ищем что-то вне себя. То, что мы обнаруживаем, — это непостоянство и постоянное отсутствие основы нашего бытия, чтобы стать пленником ума и его содержимого. Мы склонны отождествлять себя с мимолетными мыслями и чувствами и воспринимать их как факты.
Таким образом, освобождение от страданий и страданий заключается в нашей способности покоиться в простом, не осуждающем и сострадательном осознании и не поддаваться таким эмоциональным воздействиям мимолетных ментальных или сенсорных переживаний. Если мы культивируем осознанность и непривязанность к уму и его содержимому, тогда у нас появляется возможность жить более полно и подлинно и без такого же уровня препятствий со стороны наших настроений, принуждений, желаний и пристрастий.
Развитие таких вещей, как самосознание, самоактуализация, непривязанность и признание более глубокого, наблюдающего себя — это способы избежать или выпутаться из ментальных ловушек, в которые мы невольно попадаем. Суть в том, что мы не должны попасть в ловушку ума. Если мы тренируем и используем его правильно, ум больше похож на верного слугу, чем на тирана-хозяина. Это, однако, требует некоторой мудрости, терпения, настойчивости, тщательного руководства, мужества и большего, чем немного сострадания к себе.
[1] https://www.youtube.com/watch?v=-7rY-7q8Pzw
[2] Готинк Р.А., Чу П., Бушбах Дж.Дж., Бенсон Х., Фриккионе Г.Л., Хунинк М.Г. Стандартизированные вмешательства, основанные на внимательности, в здравоохранении: обзор систематических обзоров и метаанализов РКИ. ПЛОС Один. 16 апреля 2015 г .; 10 (4): e0124344. doi: 10.1371/journal.pone.0124344. Электронная коллекция 2015.
[3] Куйкен В., Уоррен Ф.К., Тейлор Р.С. и др. Эффективность когнитивной терапии, основанной на осознанности, в предотвращении рецидива депрессии: метаанализ данных отдельных пациентов из рандомизированных исследований. Джама Психиатрия. Опубликовано в сети 27 апреля 2016 г. doi:10.1001/jamapsychiatry.2016.0076
«Ловушка свободы» Крейга Хасседа опубликована издательством Exisle Publishing и уже доступна
Что такое психологическая свобода? | Психология сегодня
Источник: Thought Catalog/Unsplash
Свобода, по описанию немецкого социального психолога и философа-гуманиста Эриха Фромма (1941), является конечной целью процесса индивидуации.
Концепция свободы Фромма близка концепции автономии Дэвида Шапиро (1981) — стать независимым агентом в мире. Он включает в себя способность проявлять то, что делает вас уникальным, не прибегая ни к эгоцентризму, ни к самоотречению. Концепция «дифференциации себя» Мюррея Боуэна также влечет за собой эту идею и идеал индивидуации.
Когда у человека отсутствует автономная психологическая деятельность, он, вероятно, чувствует себя незащищенным и незначительным и сомневается в смысле жизни. Автономия в моральной философии Просвещения Канта (1997) требует действовать в соответствии с моральным долгом сверх желания или просто прислушиваться к требованиям других, а также принимать решения и действовать в соответствии с этим долгом.
Философ-романтик Джон Стюарт Милль (1956) возражал против философов Просвещения, утверждая, что индивидуальность желания является основой автономии и характера: был развит и модифицирован его собственной культурой, — говорят, что он имеет характер. У того, чьи желания и импульсы не принадлежат ему, нет характера» 9.
0003
Когда человеку не хватает такой свободы, будь то решение и действие, исходя из морального долга или подлинного чувства своих собственных уникальных желаний, существует тенденция к тому, чтобы самофункционирование было навязчивым или реактивным, а не самонаправленным.
Тревога свободы
Философ XIX века Серен Кьеркегор описывал психологическую свободу как головокружительную тревогу; точнее, тревогу он называл «головокружением свободы».
В «Понятие тревоги» (1844) Кьеркегор размышлял: «Тревога может быть сравнима с головокружением. в своем глазу, как в бездне, если бы он не посмотрел вниз».
Он сравнил взгляд со скалы, ужас, что вы можете упасть и разбиться насмерть, в сочетании с одновременным трепетом от осознания того, что вы можете броситься — страх и ужас, соответственно. Худшее, что может случиться, ужасно, но свобода выбора может по-своему парализовать.
Источник: Джойс Келли/Unsplash
Свобода выбора порождает тревогу.
Любой выбор может быть потрясен страхом. Уступить неконтролируемому желанию или просто согласиться с навязанными ожиданиями — значит уйти от напряжения, которого требует подлинность, и, таким образом, — это путь к отчаянию.
Кьеркегор (1844) размышлял: «Свобода поддается головокружению. Дальше этого психология не может и не пойдет. В этот самый момент все меняется, и свобода, когда она снова поднимается, видит, что она виновата. Между этими В двух мгновениях лежит скачок, который никакая наука не объяснила и который никакая наука не может объяснить. Тот, кто становится виноватым в тревоге, становится настолько двусмысленно виноватым, насколько это возможно…»
Не каждый готов терпеть возможности свободы . Некоторые оказываются на пути самосаботажа, возможно, не зная, как справиться с диалектическими тревогами свободного существования.
Когда это происходит, как описал Фромм, человек пытается «убежать от свободы». Фромм предложил три психических механизма, которые, по его мнению, можно было бы использовать для того, чтобы избежать негативных аспектов свободы и восстановить утраченную безопасность: авторитаризм, деструктивность и автоматное подчинение.
Эти механизмы бегства обеспечивают безопасность дорогой ценой:
1. Садизм — Авторитарный характер
Садисты доминируют над другими, пытаясь получить суррогат того, чего им не хватает в себе и в жизни: контроля. И жестокое обращение с садистами также возникает из-за пристрастия к психофизиологическому опыту власти в отношениях. Эрих Фромм описал садистское поведение как переживание власти, которое превращает «бессилие в переживание всемогущества» (19).73)». Фромм (1941) связывал такое поведение с тем, что он называл «авторитарным характером», воплощенным в «человеке, который… тиранизирует тех, кто ниже его, и подчиняется… тем, кто выше его».
Источник: CJ Dayrit/Unsplash
2. Мазохизм — саморазрушительный характер
Мазохизм, с другой стороны, воплощается в «готовности принять страдание, чтобы отстаивать точку зрения, отстаивать принцип или поддерживать самоуважение» (Шапиро, 1981). Мазохистский импульс возникает, когда человек цепляется за контроль через вредные формы самоуспокоения.
Расстройства пищевого поведения, порезы и злоупотребление психоактивными веществами свидетельствуют о мазохистском стиле выживания и часто укоренившихся эмоциональных переживаниях. доминирование или избегание в рамках семейной системы 9.0003
Как садизм, так и мазохизм — разновидности жесткого характера. Каждая включает в себя принудительное утверждение воли, движимое эгоизмом и стыдом.
3. Соответствие автоматам
Гипнотические, самоисполняющиеся предубеждения и упорные межличностные привычки — одни из самых сложных проблем, с которыми мы сталкиваемся, воплощая автономию. Они берут начало в темном психологическом подбрюшье или, как назвал это Карл Юнг, тени, содержащей отвергнутые воспоминания и наклонности, которые сохраняют свою силу благодаря нашей сублимации. Затененные фрагменты себя возбуждают бдительную охрану, и защита часто становится проекцией.
Мы живем с постоянным риском проецировать эмоционально нагруженные, наполненные переживаниями тревоги, образы и символы на людей и окружающий мир.
В той мере, в какой мы действуем по их прихоти, мы оказываемся автоматами, выполняющими программные ответы.
Источник: Prince Akachi/Unsplash
Мудрый выживший еврей во время Второй мировой войны, логотерапевт Виктор Франкл (1959) бросил вызов: «Между стимулом и реакцией есть пространство. В этом пространстве наша сила выбирать наш ответ. В нашем ответе лежит наш рост и наша свобода».
Мужество
Жизнь — это тревога. Это свобода, но это и ответственность, серия выборов в условиях ограничений, один из которых отрицает другой. Вопрос не в том, как избавиться от шатания ног на танцполе. Это основано на ложном представлении о мужестве, то есть о свободе от страха, а не о действиях вопреки ему.
В конечном счете, Кьеркегор (1844, 1845) выступал за скачок, сверхрациональное признание того, что движение вперед в жизни есть прежде всего функция воли и доверия. Он описал прыжок вопреки неразрешенному напряжению и растущему беспокойству и даже вызванный им — риск, который однажды ведет к неожиданному пути, исцеление, выходящее за пределы нас самих, и большую целостность, а также своего рода свободу.