Arterritory — След в конце тоннеля
Сергей Хачатуров
12/02/2014
Когда произносишь «Живые картины», в памяти роятся образы начала XX века, сделанные на заре фото- и киноискусства. Какие-то боярышни в сарафанах, царевичи. И все эти ряженые картинно позируют в декорациях, напоминающих боярские палаты. Такое было развлечение аристократии Серебряного века, оставшееся на бромсеребряных отпечатках вековой давности… По иронии судьбы в 2014 году именно в новом театральном пространстве Москвы – средневековых Боярских палатах, что спрятались за СТД на Сретенском бульваре, – разыграли свои живые картины студенты Школы-студии МХТ (курс профессора Дмитрия Брусникина). Действо определено в жанре перформанса, называется «Второе видение», а авторы его Юрий Квиатковский, Максим Диденко, Галя Солодовникова.
Есть такое расхожее выражение «войти в картину». На самом деле смысл его не то чтобы очень сложен. Идея – в доверии, в доверии зрителю как соавтору художественного события. Это доверие обусловлено антидогматизмом языка интерпретации. Ведь искусство – это всё-таки постановка вопросов, а не диктатура ответов. На пересечении творческих воль, воли Артиста (в широком смысле artist) и воли Зрителя, и рождается Событие. Это будто бы очень легко, но на деле очень трудно. Ведь общение требует немалой работы. Куда легче быть потребителем угодливой салонной красоты и высокомерно вопрошать: «Что хотел сказать художник?»
Антидогматизм и уважение к зрителю размыкают видовые и жанровые границы Искусства и, как показал новый спектакль-перформанс, приглашают войти в картину вполне реально. Героями выбраны полотна великих новаторов Михаила Ларионова и Наталии Гончаровой. Слава богу, весь нарратив по поводу их творчества (в том числе сюжеты личной биографии каждого) остался за скобками и был отдан на растерзание филигранно и очень смешно играющему роль искусствоведа-чичероне Василию Михайлову (в некотором смысле это пародия на автора этих строк, читавшего курсу предварительные занудные лекции про искусство авангарда). Самое главное: зритель напрямую общался с образами великих мастеров.
Само присутствие посетителей спектакля внутри действа радикально нарушает привычный модус поведения в привычном театре. Вслед за чичероне-искусствоведом и девушками с табличками «продолжение осмотра» толпа перемещалась по лабиринтам Боярских палат, то там, то здесь обретая визуальные, звуковые, обонятельные и осязательные впечатления. Студенты выстроили сложную партитуру движения по разным циклам работ великой четы: крестьянские сюжеты, мистические образы войны, ларионовские сценки из жизни провинциального городка (у цирюльника, полотёры…). Цветные всполохи и развоплощение телесности в некоторых сценах ассоциировались с абстракцией, с лучизмом. Конечно, действо получилось совсем не иллюстративным. Оно заряжено той энергией, которую излучает именно театральная культура модернизма, от театра жестокости и абсурда до таких ставших востребованными во второй половине XX века жанров, как акционизм и стрит-арт. И это вышло потрясающе здорово. Будто бы стёрли вековую пыль, прочистили оптику зрения на тот оксюморон, что именуется «классический авангард». Проекция многих языков современного творчества освободила силу взаимодействия с этим искусством, вернула ощущение сопричастности самому процессу. Не случайно миниатюры на тему рождения в муках новой пластики, новой формы и муки, корчи рождения речи стали кульминацией перформанса. Разомкнутость, свобода общения с великим миром искусства стала возможной при жесточайшей пластической дисциплине жизни актёров внутри действа, при точной звуковой, световой режиссуре. Созданный Школой-студией МХТ синтетический образ для российского театра – экспериментальный. Потому авангардных безумств начала XX века он законный наследник.
Катя Ганюшина — большое интервью: «Группа продленного дня»
— Я обращусь к эмоции возмущения. Нет, не к возмущению, а к непониманию, такому наивному непониманию. Если мы делаем дело, то мы все хотим его сделать, правильно? Обе сюжетные линии в спектакле показывают, что это не так. Ты как художник можешь сколько угодно хотеть что-то сделать, но люди, которые связаны с организацией, даже если они сами инициировали вашу работу, будут проявлять безразличие. Безразличие — это глобальная проблема. Безразличие к проекту, который ты ведешь, к людям, с которыми ты работаешь. Я не имею в виду, что между участниками должны быть «вась-вась»-отношения. Но если ты выбираешь художника, то либо уже доверяешь ему, либо знакомишься подробно: кто он, о чем думает, какая у него вселенная? Говоря в экономических терминах, это необходимые первоначальные инвестиции. Это первая проблема. Существует еще уровень этой проблемы: не проявил ли мой персонаж безразличие к тому, что за люди организовывали проекты? Но это уже другой ракурс.
Вторая проблема в том, что почти для всех художников художественный процесс заканчивается там, где заканчивается произведение: перформанс, спектакль, картина, скульптура. Возможно, проблема в лексике и правильно говорить о «художественной практике». Если определять себя не как «художника», а как «пользователя художественной компетенции», что и предлагает Райт, то можно быть «пользователем» где угодно и в чем угодно. Как организовать процесс создания или выставления работы — тоже часть практики. Я неоднократно попадала в ситуации, когда художник или куратор в ответ на мой вопрос о гонораре говорит: «Гонорар — это не со мной!». Не «я не решаю финансовые вопросы, вот ответственный за деньги человек, давайте вместе все решим», а именно «ааа, нет, это не я, я и деньги это разные миры». Это лицемерная позиция, двойные стандарты. Все мы ходим в магазин, держим в руках деньги, болезненно переживаем ситуации, когда денег нет или их не хватает.
Третья проблема — вопрос о том, сколько стоит труд художника и можно ли художественную деятельность определять как труд. У меня нет однозначной позиции на этот счет. Художник — это тот, кто окупает себя своим искусством? Нет, это все-таки ремесленник. Когда я уходила в искусство из бизнеса — из жизни, где было много денег и было понятно, как их зарабатывать, меня привлекал именно другой взгляд на мир, другой способ его проживания. В искусстве, не в арт-мире или на арт-рынке. Грустно, что менеджерский состав в искусстве не понимает этого мировоззрения. Возвращаясь к идее про пользователей художественной компетенции, я думаю, что художников необходимо привлекать к решению бизнес-вопросов в искусстве. Благодаря нестандартному мировоззрению они смогут предлагать новаторские решения. Пока я вижу в театрах и в музеях бизнес-механизмы примерно 50-летней давности. По ним работают корпорации, которым уже просто пофиг на все.
В общем, художники не относятся к менеджерским процессам со вниманием, а менеджеры смотрят на художников как на помеху — вот две стороны одной проблемы. Мы попадаем в замкнутый круг между художниками и институцией. Художники не читают договоры, не проясняют заранее все условия своего участия в проекте, так же ведут себя с деньгами — что-то дали, и уже слава богу. Это воспитывает институцию в таком ключе, что можно делать какие угодно договоры, платить какие угодно деньги. В сюжетной линии с «Гаражом» показана реакция на выход из этого замкнутого круга: все ломается, все просто ломается.
Из-за того, что художники соглашаются на все и институции творят, что хотят, возникает четвертая проблема. Мы месяц переписывали договор с «Гаражом» и понесли затраты. Если бы договор был хорошо составлен сразу, мы могли бы потратить это время на то, чтобы заниматься искусством. В бизнесе существуют компенсации за срыв сделки. Почему в итоге затраты понесли мы, а не «Гараж», у которого есть юридическая служба и пять менеджеров на проекте, который не случился? Затраты, которые несут художники, просто не существуют в поле внимания. Пока идут переговоры и проект переносится, мы думаем об этом проекте, отказываемся от других. «Будь благодарен, что тебе вообще что-то предлагают, будь благодарен, что мы обратили на тебя внимание, и сиди молчи в тряпочку», — это отношение не только демонстрирует отсутствие человеческого уважения и профессионализма, но и мешает развиваться искусству.
И последняя проблема — бюрократизация. Стороны не стремятся разрешить конфликт, найти точку соприкосновения или заявить свою позицию и сказать: «Смотри, моя позиция диаметрально противоположна, нам надо цивилизованно решить, как мы разойдемся». Гораздо легче подать в суд. Что такое суд? Я не хочу разбираться, пусть другие разбираются за меня. Бюрократизация и неспособность к коммуникации проявлены и в линии с «Гаражом». Почему «тонкие места», то есть вопросы к проекту, появляются спустя полгода переговоров, когда к работе подключены уже пять менеджеров? Потому что следование формальным процедурам важнее рефлексии о том, зачем мы здесь и что мы здесь делаем.
АНТИДОГМАТИЧЕСКОЕ определение | Кембриджский словарь английского языка
Как произносится , антидогматическое ?
противодиарейный
антидиарейный
защита от разбавления
антидискриминационный
антидогматический
противосквозняковый
антидемпинговый
антиэкономический
Проверьте свой словарный запас с помощью наших веселых викторин по картинкам
- {{randomImageQuizHook. copyright1}}
- {{randomImageQuizHook.copyright2}}
Авторы изображений
Попробуйте пройти викторину
Слово дня
Коренной американец
Великобритания
Ваш браузер не поддерживает аудио HTML5
/ˌneɪ.tɪv əˈmer.ɪ.kən/
НАС
Ваш браузер не поддерживает аудио HTML5
/ˌneɪ.t̬ɪv əˈmer.ɪ.kən/
член одной из групп людей, проживавших в Северной и Южной Америке до прихода европейцев
Об этом
Блог
Необычно: способы сказать, что что-то необычное (2)
Подробнее
Новые слова
вироворе
В список добавлено больше новых слов
Наверх
Содержание
Английский
Антидогматический догматизм? | Невнятный союз: христианство, интегральная философия и политика
C4 опубликовал сообщение о том, действительно ли так называемые новые атеисты выступают против догмы. Он цитирует Бенджамина О’Доннелла (адвоката из Сиднея), который пишет:
«Похоже, что реальная проблема новых атеистов заключается в догме , и особенно в догме религиозной веры – в убеждении, что допустимо и даже достойно восхищения верить утверждениям без логически обоснованных причин, основанных на надежных доказательствах. На самом деле они вовсе не «новые атеисты», а «новые антидогматики».
Они против убеждения, что похвально и даже приемлемо верить утверждениям без логически обоснованных причин, основанных на надежных доказательствах, за исключением самого этого утверждения, которое, я бы сказал, не обязательно основано (и, конечно, во всех случаях). по уважительным причинам. Я бы предположил, что есть времена (много случаев) и контексты, когда догматизм действительно пагубен и ему необходимо противостоять, точно так же, как бывают времена, когда догмы нейтральны, а другие времена, когда принимать определенные вещи на веру (не обязательно традиционно религиозную) положительно. .
Другими словами, я бы не стал делать противодействие «догме» догмой или абсолютом, что я слишком часто чувствую от «новых» атеистов (в этом отношении не уверен, насколько они «новые»).
Хуже того, в этой цитате главная проблема – истина пропозициональна. К религии относятся так, как если бы она была научной теорией — только евангелисты и модернистские фундаменталисты, христиане и атеистические сциентисты относятся к Библии так, как если бы она была утверждением о том, как, скажем, мир на самом деле возник (в противоположность теологическому утверждению его значения и цель, а не научная теория ее причинных вторичных принципов).
В этом суть моих трудностей с их писаниями. Я полностью за людей, использующих разум и не ссылающихся на догмы (научные или религиозные по своей природе), а скорее за исследования с помощью логики, доказательств, опыта, размышлений. Дело в том, что новые атеисты не направляют отражающий свет на себя. Их антидогматизм сворачивает к самому себе, к догматизму. То, что я бы назвал антитеизмом.
Вы должны скептически относиться к собственному скептицизму, критически относиться к собственной критике, т.е. оставить открытой возможность быть неправым, иметь более широкое чувство истины (включая метафору) — всего этого не хватает, когда все сводится к «пропозициональной» логической позитивистской истине.
Догмы, которые цитирует О’Доннелл, — это возможность существования догмы арийской расы (нацизм), догмы о Боге, который стремится навязать одну религию всему миру, даже насильственно (воинствующий салафизм), или о том, что использование презервативов является грех (римский католицизм) — хотя он не называет эти две последние религии, последствия вполне очевидны. Все это большинству здравомыслящих людей, как религиозных, так и неверующих, кажется отвратительным.
В ответ O’D. говорит, что теист может утверждать, что коммунистический марксизм был злом и уничтожил миллионы жизней (это правильно). Его ответ (что показательно):
Но любой теист, который сказал бы это, должен был бы объяснить неудобный факт, что некоторые из самых цивилизованных, либеральных и процветающих наций в мире являются «атеистами», в том смысле, что большинство их населения не верит в Бога.
Возьмем, к примеру, Швецию. При опросе более 80% шведов заявили, что не верят в Бога, а более 40% открыто называют себя атеистами. Тем не менее, в Швеции одни из самых низких уровней убийств, бедности, подростковой беременности и ЗППП в мире. Это функционирующая либеральная демократия с высоким уровнем благосостояния, очень небольшими социальными волнениями и почти 100-процентным уровнем грамотности.
Конечно, любой, кто утверждает, что без догматической религии люди обязательно станут безнравственными и злыми, должен будет объяснить Швецию. Однако любой теист, особенно умный, готов признать, что атеисты тоже могут быть хорошими людьми, даже лучше, чем религиозные. И что (шок!!!) не все религиозные и атеистические люди одинаковы – есть хорошие, есть плохие в обоих лагерях.
Разница, конечно, между Швецией и советской диктатурой именно в этом — диктатура, т. е. антирелигиозная религия (догмат). Атеистическое кредо. Швеция практикует классический либерализм, т.е. каждый свободен верить или не верить, пока он не навязывает свою веру народным массам и публично соблюдает гражданский закон. [Хотя даже там (Швеция) есть «религия», если хотите, секуляризма, мультикультурализма, скрытых течений расизма и подозрительности и возможность реального насилия. У них также крайне низкая рождаемость, и они могут исчезнуть из жизни].
Проблема не в атеизме, а в антитеизме. Это догматический воинствующий атеизм.
Они совершенно правы — проблема в таких воинствующих догмах. Они не просто готовы сделать еще один шаг и осознать, что у них есть свои собственные тенденции в этом направлении, некоторые больше, чем другие (например, Хитченс, скажем, Харрис).
Беспокойство Новых Атеистов, которые во всем остальном безобидны и не особенно глубоко разбираются в моей книге, заключается в том, что они могут свернуть в сторону нелиберализма. Особенно Докинз. В основном они просто кажутся подростками, может быть, большую часть времени придурками. Что хорошо; это свободная страна. Они не продвигают коммунистический ГУЛАГ. Они практикуют психологические насмешки, граничащие с (мягким) насилием, я бы сказал, бесчеловечные и временами высокомерные (Хитченс и Докинз, о которых я сейчас думаю). Хотя они получают на самом деле гораздо хуже от так называемых религиозных людей, так что это понятно, если все же неприемлемо в моей книге.
Я думаю о документальном фильме Докинза Корень зла? (опять же название, какая подсказка?). Он ходит к этому ортодоксальному раввину в Лондоне, община держит своих детей в своих собственных еврейских школах и в основном разделяется на общины, а Докинз приходит в дом этого чувака, едва познакомившись с ним, и тут же начинает ругать беднягу за то, что он как он воспитывает своих детей. Я думаю, где этот парень выходит?
Не поймите меня неправильно, я не ратую за ультраортодоксальную еврейскую культурную и религиозную сегрегацию, но я не настолько высокого мнения о себе, чтобы точно знать, как этот человек должен воспитывать детей или помогая направлять его сообщество. Высокомерие этого поступка просто поразительно.
Если все, что они делают, — это создают маленькие атеистические клубы (или ярых, или любой другой термин, который предпочтительнее) и пытаются убедить людей перестать быть религиозными или верить в сверхъестественное божество, это нормально. Я думаю, что есть гораздо более важные дела, но это мое мнение. Они должны делать то, к чему они чувствуют себя призванными, но я не думаю, что они автоматически заслуживают глубокой особой похвалы, как будто они мученики за свободомыслие или что-то в этом роде.
Я всегда спрашиваю себя с их сочинениями – какая отдача здесь, мальчики? Деннет, по крайней мере, более ясен в этом вопросе — преподавание религии как естественного механистического эволюционного феномена в школе как способ тонко (или не очень тонко) евангелизировать массы людей от религиозной веры. По крайней мере, ему ясно, что он нарушает первую поправку, пытаясь санкционировать религию-философию в системе государственных школ под видом науки, точно так же, как креационисты используют Разумный замысел в качестве троянского коня, чтобы совершить нарушение Первой поправки путем преподавание того, что является религиозным учением под видом науки.
С другими тремя всадниками, менее ясно.
Когда Докинз ходит вокруг да около, говоря, что религия — это форма жестокого обращения с детьми, то логическим следствием этого является то, что государство должно начать забирать детей у родителей. Если он действительно имеет в виду то, что говорит. Если имеет место физическое насилие над ребенком, государство вмешивается, забирает ребенка для его защиты. Что ж, если всякая религия все время есть не что иное, как психологическое насилие над ребенком, то чем может быть психологическая и эмоциональная травма хуже физической?
Затем, после задержания всех этих детей, Государство должно будет вырастить детей в резервуарах для депрограммирования, где религия будет стерта из их сознания (пока звучит тоталитарно?), и вы получите перезагрузку картины. Конечно, я на самом деле не думаю, что Докинз хочет этого — я просто не думаю, что он продумывал смысл своих слов, которые я часто нахожу преувеличенными до откровенной глупости. Как и во всем этом, он прав, как и все они, но, доведенный до крайности, он становится тем, что ненавидит наоборот.
И даже не они сами по себе, но я могу представить себе будущее, в котором движения, вышедшие из-под контроля от их имени, теоретически начнут настаивать на официальном санкционированном государством атеизме. Вот когда приходит насилие. Хотя, опять же, это больше похоже на опасность в Западной Европе с ее историей секуляризации и светской идеологии, чем, скажем, в США с их историей плюрализма и неконфессиональной политической структуры — огромная разница.
Чего они не замечают, так это того, что люди хотят их порабощения. То есть многие люди. Они хотят догм из-за страха, и если религия будет уничтожена, они создадут догмы атеистов, чтобы заполнить пробел. Другими словами, они весьма наивны в отношении глубин человеческого зла. Зло, которое они видят во всем внешнем, насаждается в нас паразитическими религиями. Правда часто (печально и более пугающе) заключается в том, что люди хотят и будут создавать, если потребуется, этих паразитов и вводить их себе.
Борьба с догматизмом — это, прежде всего, борьба с религиями, а скорее с догматическими тенденциями, с которыми мы все рождаемся и которые внедряются в нашу культуру или религиозные (или нерелигиозные) взгляды.
Вот почему самые мудрые религиоведы и религиозные деятели, которых я знаю, очень неоднозначно относятся к религии. Они понимают, что это необходимое человеческое усилие, но оно чревато серьезными злыми реалиями и опасными возможностями. Они понимают, что это не может быть так резко, сухо, просто и легко, как могло бы показаться в трактате Нового Атеиста. Что-то от этой глубины и признания можно было бы оценить в трудах и выступлениях новых атеистов, которые в противном случае дают ощущение, что они действительно верят в глубине души, что если бы религия была просто искоренена, люди были бы замечательными и прекрасными.