9. В чем проявляется социальное бессознательное?
Социальный характер, который заставляет людей действовать и думать так, как они должны действовать и думать с точки зрения нормального функционирования общества, в котором они живут, является только одним связующим звеном между социальной структурой и идеями. Другой связью будет определение обществом мыслей и чувств, которым разрешено достигнуть сознательного уровня, а какие должны остаться на бессознательном уровне. Совершенно так же, как существует социальный характер, существует «социальное бессознательное».
Под
«социальным бессознательным» понимаются
те зоны подавления, которые являются
общими для большинства членов данного
общества; подавляемые элементы
представляют собой такое содержание,
которое данное общество сознательно
не может разрешить своим членам, если
хочет, чтобы это специфическое неодобрение
действовало успешно. «Индивидуальное
бессознательное», которым занимался
Фрейд, это те содержания, которые
подавляет индивид по причине личных
обстоятельств, специфичных для каждой
жизненной ситуации.
В
анализе бессознательного К. Юнг пошел
дальше 3. Фрейда, хотя основные его идеи
о том, что структура и физиология мозга
не дают никакого объяснения сознательным
процессам, что человек не творит психику
по своему произволу, он принял. Но если
Фрейд создал учение о личном бессознательном,
которое включало в себя главным образом
подавленные импульсы, вызванные разного
рода экзистенциальными травмами, а
также борьбой Эго с инстинктами, то Юнг
разработал учение о коллективном
бессознательном, представляющем собой
властвование объективных первородных
состояний психики, которые он назвал
архетипами (греч. arche — начало, typos — образ)
прообраз, первичная форма, образец.
В
ранних своих работах Юнг строил учение
об архетипах по аналогии с учением Канта
об априорных формах чувственности и
рассудка: архетипы рассматривались как
априорные формы любого человеческого
опыта, формирующие активность воображения
каким-то общим для всех людей способом.
Структурируя человеческий опыт сознания,
они не имеют никакого отношения к
действительному устройству мира и
ничего не говорят о том, каков мир сам
по себе. Непосредственного знания о
мире архетипы не несут. Позднее Юнг
начинает сомневаться в том, что они не
имеют отношения к действительному миру
и высказывают гипотезу о том, что архетипы
следует рассматривать как какие-то
смысловые схемы и модели, присущие
одновременно и сознанию и материи.
Как
и Фрейд, Юнг видел опасность, грозящую
цивилизации в том случае, если примитивные
формы коллективного бессознательного,
к которым относятся прежде всего агрессия
и жестокость, захлестнут психику людей:
«Деликатное и разумное существо может
превратиться в маньяка и дикого зверя».
Сознание должно держать под контролем
возможность стихийного прорыва
примитивных форм коллективного
бессознательного в психике народов и
наций, ибо в противном случае неизбежно
возникновение смут, стихийных бунтов
и кровавых конфликтов.
Но архетипы — это
не только негативные врожденные установки
и цели группового поведения; они вобрали
в себя и весь положительный опыт
коллективной жизни человеческого рода.
Огромные пласты обыденной жизни наций
и народов строятся бессознательно, по
модели архетипов, а герои сказок, мифов,
эпосов и т.д. являют в зримой форме
глубинные этические, эстетические и
иные архетипические программы.
Литература.
Алексеев П.В. Философия: учебник / П.В Алексеев, А.В. Панин // 3-е изд., перераб. и доп. — М.: ТК Велби, Проспект, 2005. — 608 с.
Кохановский В.П. Философия: конспект лекций / В. П. Кохановский, Л. В. Жаров, В. П. Яковлев // Феникс. — 2010. – 192 с.
Винограй Э.Г. Философия. Систематический курс. В 2 ч. Ч. 1. / Э.Г. Винограй // Кемерово: КемТИПП. — 2003. — 179с.
[Электронный ресурс] http:// www.bsu.ru/content/hec/rubinstein/rubin01/txt01.
htm
[Электронный ресурс] http://www.psychol-ok.ru/lib/fromm/ioi/ioi_09.html
Рациоморфные процессы или социальное бессознательное
Что бы там не писал Фройд, бессознательное идёт извне, от общества, а не «изнутри индивида». Это переживание социальных норм и запретов, впечатанных настолько глубоко, что не осознаются, а не влечения самого индивида (потом это поняли те последователи Фрейда, которые фрейдомарксисты, например, Александр Залкинд или Эрих Фромм). «Бессознательное есть табуированное, то есть не биологическое, а социальное явление: если в ХХ веке секс перестал табуироваться, значит, он перестал быть бессознательным, а в бессознательное ушло что-то другое. Что? См. концовку рассказа Лема «Sexplosion» (М.Л.Гаспаров).
И действительно, рядом с табуированным социальным явлением (настоящим бессознательным по Фрейду) существует социальная норма, предписанная и обязательная, и её исполнение в форме стереотипа также проходит мимо сознания индивида (конечно, если он не предпримет усилие и не включит рефлексию, ведь свобода выбора никуда не девается).
Сплошь и рядом люди совершают действия, исполнение которых проходит мимо сознания, хотя со стороны это выглядит как осмысленное решение. То есть люди, попадая в определённую ситуацию, автоматически выбирают некий шаблон поведения (принятый и одобряемый всеми или как минимум референтной группой) и реализуют его также «бессознательно», как животные реализуют инстинкт. Вместо собственного рассуждения и собственного решения эти индивиды выбирают «общее», чем реализуют «типичные действия в типичных обстоятельствах» социальной жизни. Соответствующие шаблоны и стереотипы поведения получили название рациоморфных процессов (РП).
Понятие рациоморфных процессов введено Эгоном Брунсуиком для обозначения тех форм социального действия людей, которые по стереотипности, шаблонности, «автоматичности» могут быть уподоблены инстинктам животных и должны рассматриваться как системная гомология инстинктов, но не являются социальными ритуалами в обычном смысле. Напротив, РП со стороны кажутся действием на некоем разумном основании (то есть субъект может нести за них ответственность), но в действительности выбор плана действия и его реализация в деятельности полностью шаблонны и автоматичны, — настолько, что РП соответствуют И.
в том самом понимании инстинктивного действия, которое присуще классическим этологам.
Вообще, многие сложные действия человеком в быту, в профессиональной деятельности, в общественной жизни совершались и совершаются бессознательно, даже теми, для кого эксплуатация интеллекта – профессия. Как говорил А.Н.Уайтхед: «Цивилизация движется вперед путем увеличения числа операций, которые мы можем осуществлять, не раздумывая над ними».
На этом же основан принцип социального доказательства — люди, поставленные в сложную ситуацию, часто предпочитают действовать по шаблону, повторяя действия других людей, оказавшихся в данной ситуации до них (особенно если об этом рассказано в выпуске новостей), вместо того чтобы думать и действовать самому, применительно к конкретным условиям данного случая.
Шаблонные действия в сложной ситуации обычно относятся к трём классам: оценка шансов или рисков, выбор действий на следующий период времени и принятие решений о характере деятельности/стратегии поведения.
Кроме того, к РП относится подавляющее большинство заявлений и действия обывателей по вопросам, выходящим за рамки их повседневности (особенно когда требуется быстрый ответ). Следовательно, предпочтение шаблонных форм реагирования облегчает проблемы, связанные с анализом ситуации и самостоятельным выбором модели поведения, особенно в условиях когда ситуация не создана тобой, а навязана, когда ты в ней играешь страдательную роль.
У животных ту же самую функцию «избавления» от собственного наблюдения и анализа выполняет инстинкт, конкретно ритуализированные демонстрации видового репертуара, использование которых для «обозначения» ситуации и отреагирования сигналов партнёра предполагает запуск врождённых разрешающих механизмов. Это подтверждает отмеченный параллелизм рациоморфных процессов, вообще «социального бессознательного» у человека и инстинктов у животных.
Многочисленные примеры рациоморфного поведения людей привёл Роберт Чалдини в книге «Психология влияния» (СПб.
: Питер, 1999). Во-первых, это так называемый феномен капитанства: несмотря на высокую личную значимость вопросов, связанных с управлением самолетом, члены команды слишком часто используют правило-стереотип «если так говорит специалист, это должно быть верно» и не обращают внимания на гибельную ошибку капитана. При расследовании несчастных случаев специалисты Федеральной авиационной администрации установили, что очевидная ошибка капитана слишком часто не исправляется другими членами команды, что приводит к крушению, хотя занимающиеся установлением причин.
Для исследования масштабов проблемы была произведена имитация полетов в неблагоприятных погодных условиях и в условиях плохой видимости, то есть именно в тех обстоятельствах, которые вместе со сложностью задачи, эмоциональным возбуждением и умственным напряжением способствуют стереотипному реагированию. Втайне от других членов команды капитанов просили симулировать неспособность справиться с ситуацией в критический момент имитационного полета, совершать ошибки, неизбежно ведущие к катастрофе.
Увы, 25 % полетов закончились бы крушением из-за того, что ни один из членов экипажа не оспорил правильность явно ошибочных действий капитана.
Иногда доходил до курьёзов. У генерала Энта Узала внезапно заболел второй пилот, и его заменили другим летчиком, который счел за необыкновенную честь лететь вместе с легендарным генералом. Во время взлета генерал Энт начал напевать про себя, покачивая в такт головой. Новый второй пилот воспринял этот жест как приказ поднять шасси. Хотя самолет ещё явно не набрал необходимой скорости, он выполнил «приказ», что привело к падению самолета. При крушении генералу повредило позвоночник лопастью пропеллера, и он остался парализованным. При расследовании второго пилота спросили: «Если вы знали, что самолет не сможет взлететь, то зачем вы подняли шасси?» — «Я думал, генерал приказал мне», — ответил он (Чалдини, 1999: 23).
Во-вторых, это большая готовность наших партнёров согласиться на исполнение просьбы, если мы предоставляем причину, из-за которой просится именно это.
Но почти никто из соглашающихся не проверяет, действительно ли предъявляемая причина осмыслена и соответствует действительности, или это просто проформа, необходимая, чтобы добиться согласия.
Например, у людей, стоящих в библиотеке в очереди на копирование, просили о небольшой услуге: «Простите, у меня пять страниц. Могу я воспользоваться ксероксом, потому что я спешу?». Эффективность такого требования была высокой: 94 % опрошенных пропускали без очереди. Другая формулировка («Простите, у меня пять страниц. Могу я воспользоваться ксероксом без очереди?» много менее эффективна – 60%. Кажется, что различие в эффективности определяется дополнительной информацией, представленная словами «потому что я спешу». Однако это не так. Если использовать «потому что», а затем, не добавляя ничего нового, вновь утверждать очевидное («Простите, у меня пять страниц. Могу я воспользоваться ксероксом, потому что мне надо сделать несколько копий?») эффективность составит те же самые 93%: (Чалдини, 1999: 17).
В третьих, это так называемый синдром молодого Вертера, исследованный Дэвидом Филипсом. Он заключается в том, что сразу после волны публикаций, рассказывающих о самоубийствах, число людей, погибших в авиакатастрофах, враз подскакивает на 1000% Число погибших в ДТП и число самих ДТП также резко возрастает.
Далее, влияние сообщений о самоубийствах на характер воздушных катастроф и ДТП является исключительно специфическим. Сообщения о «чистых» самоубийствах, при которых умирает только один человек, порождают катастрофы, в которых умирает также только один человек; истории о самоубийствах в сочетании с убийствами, при которых имеют место множественные смерти, порождают катастрофы, при которых также погибает несколько человек.
История, демонстрирующая сугубую специфичность действия сообщений такого рода произошла в нашей стране. На обочине Киевского шоссе был насторожен заминированный плакат «Смерть жидам!». Проезжавшая женщина вырвала эту мерзость и взорвалась.
В следующие два месяца после сообщения об этом в новостях по стране произошло 7 или 9 взрывов, выполненных точно таким же способом. Причём вне всякой связи с евреями и антисемитизмом — кто-то на нелюбимого соседа такой плакатик насторожил и пр.
Филипс показал, что здесь дело в фатальном подражании, из-за которого рассказы о самоубийствах приводят к авариям автомобилей и самолётов. Им показало, что сразу после публикации на первых страницах газет рассказа о самоубийстве число совершаемых самоубийств резко увеличивается в тех географических районах, где данный случай получил широкую огласку.
Изучив статистические данные о самоубийствах в США за период 1947-1968 гг., Филипс обнаружил, что после каждой публикации рассказа о самоубийстве на первых страницах газет в следующие 2 месяца совершалось в среднем на пятьдесят восемь самоубийств больше, чем обычно. В определенном смысле каждое сообщение о самоубийстве убивало 58 человек, которые в ином случае выжили бы. Далее, тенденция самоубийств порождать самоубийства «второй очереди», выполненные примерно тем же способом, зафиксирована в основном в тех случаях, когда первый случай самоубийства широко освещался в прессе.
Чем шире была огласка, тем больше происходит самоубийств «второй волны».
Следовательно, все «дополнительные» смерти, следующие за публикацией рассказа о самоубийстве, суть подражательные самоубийства. Узнав о самоубийстве какого-либо человека, большое число людей решает, что самоубийство является и для них подходящим действием. Некоторые из этих индивидов не колеблясь сразу же следуют страшному примеру, что вызывает скачок уровня кривой самоубийств.
Другие же реагируют с запозданием, и не хотят показывать, что намерены убить себя, по разным причинам (сохранить репутацию, избавить семьи от позора и тяжелых переживаний, чтобы родственники получили страховку и пр.). Они предпочитают создать впечатление, что они погибли от несчастного случая. Поэтому они намеренно, но не афишируя своих действий, вызывают аварии автомашин или самолетов, которыми управляют или в которых просто едут или летят.
Пилот может опустить нос самолета в момент взлета или «по неизвестным причинам» приземлиться на занятую другим самолетом взлетно-посадочную полосу вопреки инструкциям диспетчеров из контрольной башни; водитель машины может внезапно вильнуть и врезаться в дерево или в другую машину; пассажир может вывести из строя водителя и вызвать тем самым катастрофу; пилот частного самолета может, несмотря на все предупреждения, врезаться в другой самолет (Чалдини, 1999: 135-137).
Следовательно, также как фигуры ритуального танца, РП по степени стереотипности, фиксированности и «неестественности» действий почти неотличимы от «настоящих» инстинктов, прежде всего от «автоматических ответов» животного на действие демонстраций – социальных релизеров (см.Lorenz, 1952; Эйбль-Эйбесфельдт, 1995).
Эти действия внешне выглядят как целиком рассудочные, основанные на логике и собственном рассуждении, или же кажутся выражением собственного мнения по поводу какой-то проблемы, хотя не являются ни тем, ни другим. Сами люди, совершающие эти действия, не могут объяснить, почему делают именно так, и как только выйдут из процесса совершения этих действий, осознают их «автоматический» характер, сродни инстинктам у животных. Однако они не могут объяснить себе и другим происхождение и причины этой «автоматичности» поведения, которое вроде бы должно быть вполне интеллектуальным.
Неудивительно, что люди испытывают фрустрацию, когда решения, основанные на рациоморфных процессах, ведут нежданно-негадано к исключительно негативным результатам.
С одной стороны, объективно эти решения и действия являются очевидно глупыми и вредными, то есть вроде бы за них надо нести ответственность. С другой – сам субъект выбора «нутром чует», что действовал бессознательно.
Как показывают специальные исследования Дитриха Дёрнера («Логика неудачи», М.: Смысл, 1997), сами акторы не осознают «инстинктивности» решений, реализуемых через РП, и считают решение совершенно сознательным, а действие – осмысленным. Поэтому они не ждут негативных последствий от собственных решений или действий и так уверены в их эффективности, как будто бы продумали каждую мелочь. Соответственно, эти люди оказываются полностьюобескуражены, когда получается что-то совершенно не то, но и тогда они не видят ошибки в собственных действиях. Так в опытах Ж.-А.Фабра оса-аммофила беспомощно топчется на месте после обрезания усиков, за которые она тащила парализованного сверчка, хотя жертву можно было транспортировать и другим способом.
Это – обычная ситуация в таких играх, как «Рыболовство», «Таналанд», «Стратегема» и т.
п., в которых группе лиц ставится задача эффективного управления сложной системой (Дёрнер, 1997). Деннис Медоуз показал, что в рыночной экономике сигналом, требующим почти инстинктивной (и поэтому быстрой и точной) реакции от участников рынка, оказывается изменение цен на товары, природные ресурсы или капитал (Медоуз и др., 1994).
Наконец, как и в классическом инстинкте, в рациоморфном процессе нет ни грана интеллектуальности, но логическая структура всех рациоморфных процссов ничем не отличается от таковой силлогизма, алгоритм осуществления процесса «подчиняется» формальной логике и решение оказывается вполне «разумным» с точки зрения внешнего оценщика (Лоренц, 1998). Именно среди рациоморфных процессов антропологи надеются отыскать искомую типологию форм общественного устройства и разнообразия человеческих установлений. Лингвисты школы Хомского используют их как сигнал, указывающий на универсальность «врождённых грамматических структур» любого человеческого языка (см. Стивен Пинкер «Язык как инстинкт».
М.: УРСС, 2004).
Следовательно, в основе выделения РП лежит изоморфизм инстинкта и интеллекта, обнаруживающийся на всех «этажах» иерархической организации поведения, даже у низших позвоночных. Поведение самца гамбузии, перестроившего программу подхода к самке под влиянием изменённой релизерной схемы партнёрши в системном отношении вполне аналогично работе разума, который при появлении препятствий перестраивает многоступенчатые план действий благодаря сохранению образа цели. Сам процесс осуществления инстинкта в отношении кибернетических схем управления и регуляции ничем не отличается от динамического стереотипа, социально-обусловленного ритуала и других структур, сформированных целенаправленно для определённой задачи (не скажу «сформированных сознательно», см. Гаазе-Раппопорт, Поспелов, 1987).
Дж. Чалдини не только фиксирует строгий изоморфизм инстинктов животных и рациоморфных процессов в социальной жизни людей, но продуктивно использует его для анализа РП, в том числе для исследования механизмов, позволяющих «обманщикам» использовать шаблонные формы и стереотипы социального взаимодействия людей для управления другими в собственных интересах.
Так, анализ К.Леви-Строссом (2000) нескольких сот мифов американских индейцев блестяще опроверг популярный тезис Л.Леви-Брюля о «дологическом» характере мышления людей в обществах с первобытной культурой. Но если «анатомия ума» и структура логических операций у всех людей одинакова, остаются без объяснения «странности» архаических верований вроде анимизма, фетишизма, «мистической партиципации», непрерывного страха порчи или колдовства и пр. Они находят объяснение, только если появление соответствующих «странных» структур действий (или мыслей) рассмотреть не как особенности «индивидуального ума», а как специфический продукт социальной коммуникации в архаических коллективах (Новик, 1989), как системный эффект, а не индивидуальное свойство.
Для РП подходит ещё один термин – «социально бессознательное». Это выборы, решения и действия индивида, реализуемые через набор коллективных автоматизмов, выработанных некой социальной практикой и представляющих её суть, в противоположность следованию своей воле и своим рассуждениям.
Здесь опять для описания существа социальной организации более чем уместно метафора танца – всякая социальная практика для своих нужд вырабатывает систему шаблонных решений и стереотипных действий, также как танцевальная практика позволяет затвердить соответствующие фигуры и па.
Жёсткость, безусловность и «автоматичность» реакций в рациоморфных процессах не меньшая, чем у «настоящих» инстинктов, только вот способность к ним не наследственная. Она «впитывается» из соответствующей социальной среды, но не воспитывается в ней, поскольку процесс подчинения личного поведения общим «шаблонам» проходит мимо сознания.
Например, движения и действия, порождающие определённые фигуры танца, никак не носят врождённого характера, в определённых случаях они должны совершаться с той же непроизвольностью и исполняться также «автоматически», как «настоящие» инстинктивные реакции. В первую очередь тогда, когда соответствующие фигуры танца сами по себе настолько сложны, что их нельзя перенять путём подражания и копирования движений учителя.
Таковы движения балийского танца легонг: они столь замысловаты, даже противоестественны, что их нельзя выучить путём подражания образцу (Зигфрид, 1995). Им приходится обучать путём прямого физического воздействия: учитель «ставит» движения танцора, подавляет непроизвольные попытки любых движений в сторону, подобно тому, как скульптор «отсекает лишнее». Не случайно легонг символизирует торжество человека над силами природы.
Действительно, все действия из состава РП, относятся к операциям, общепризнанным и идеологически одобряемым в обществе. Над ними не принято и не стоит задумываться, так как с точки зрения общества в определённой ситуации такие реакции разумеются как бы сами собой. Скажем, «история экономики является в широком смысле историей бессознательных операций. Поэтому любая хорошая книга по истории (а мы сейчас сошлёмся на одну из лучших) проникнута этнологией. В своей книге «Проблема неверия в XVI веке» Люсьен Февр постоянно обращается к психологическим положениям и логическими структурам, которые выявляются лишь косвенно].
при исследовании документов, также как и при исследовании туземных текстов, поскольку они всегда ускользали от сознания говорящих и писавших» (Леви-Строс, 2001: 35).
Исходя из нашего понимания РП, эти-то «психологические положения» и «логические структуры», с одной стороны, определяют социальную адекватность индивида. С другой – коллективное воспроизведение «типичных действий в типичных ситуациях», благодаря неосознанности зрителем, исполнителем и (часто) субъектом действия, эффективно скрепляет «эгоистичных индивидов» в общество с некой социальной организацией.
Рациоморфные процессы как скрепы, организующих социальную жизнь в «обществе индивидов», не лучше (и не хуже) инстинктивного поведения животных, развёртываемого в ответ на ключевые раздражители.
«Социальное бессознательное» реализуется через формы автоматического реагирования, принятые в данном социуме. Этим оно параллельно индивидуальному бессознательному, аналогичным образом реализуемому на уровне отдельного «я», или точнее, «эго».
Все формы «социального бессознательного» вредны для людей и природы (см. примеры Дитриха Дёрнера), но полезны в смысле конкурентного успеха индивида. Их задача сконцентрировать индивида на эффективности своих конкурентных действий и максимизировать успех, отвлекая сознание субъекта деятельности от «диссидентских вопросов» типа: верно ли устроена наша общая социальная среда? Так ли, как надо, мы взаимодействуем со средой внешней – природой? Со всей чёткостью и наглядностью эффект «социального бессознательного» демонстрируют игра Д.Медоуза «Рыболовство»: где рациональные бизнес-действия игроков закономерно ведут к необратимому подрыву общего ресурса – рыбы (Медоуз и др., 1994).
Источники
Зигфрид В., 1995. Танец-искусство движения: красота как свойство поведения// Красота и мозг. М.: Мир. С.125-155.
Леви-Стросс К., 2000. Мифологики. В 4-х тт. Т.1. Сырое и приготовленное. М.-СПб: Университетская книга. 406 с.
Леви-Стросс К., 2001.
Структурная антропология. М.: изд-во ЭКСМО-пресс. 522 с.
Медоуз Денис, Медоуз Донелла, Рэндерс Й., 1994. За пределами роста. М.: Прогресс. 304 с.
Новик Е.С., 1989. Коммуникативный аспект архаических ритуалов и верований// Поведение животных и человека: сходство и различия. Пущино, НЦБИ АН СССР. С.76-89.
Эйбль-Эйбесфельдт И., 1995. Биологические основы эстетики// Красота и мозг. Биологические основы эстетики. Под ред. И.Ренчлера, Б.Херцбергера и Д.Эпстайна. М.: Мир. С.29-73.
Lorenz K., 1952. Űber tanzaenliche Bewegungsweisen bei Tieren// Studium Generale. Bd.1. S.1-11.
P.S. А тов. Мухоног ещё сомневался в осмысленности теории Фройда! Не зря же её концептуальный каркас приняли и одобрили столь разные люди, как Конрад Лоренц и А.Р.Лурия. Идея — она работает, даже за пределами собственной области, правда конкретные интерпретации отдают шаманством.
Социальное бессознательное | Group Analytic Society International
Впервые опубликовано 16/3/2017
Концепция « бессознательного » составляет один из краеугольных камней психоаналитической теории.
Согласно «Языку психоанализа » Лапланша и Понталиса (2011: 381): «Если бы кто-то хотел обобщить открытие Фрейда одним словом, это, несомненно, было бы открытие бессознательного ». Хотя Фоулкс (Foulkes, 1948), основатель группового анализа, был фрейдистским психоаналитиком, он ввел понятие Социальное бессознательное , чтобы подчеркнуть важность социальности и социализации в жизни людей и групп. В контексте теории поля (Lewin, 1951) социальное бессознательное стало включать понятия относительности, трансперсональности, трансгенерации и коллективности (Hopper & Weinberg, 2015). Более того, когда Фоулкс перешел от «коллективного разума» к «основной матрице» и «динамической матрице», теория группового анализа начала функционировать как мост между социологией и современным психоанализом (Hopper, 2009).), а концептуализация социального бессознательного стала центральной в базовой теории группового анализа (Hopper, 2011).
Исторически теорию и концепцию социального бессознательного можно проследить до работ Маркса, Вебера и Дюркгейма, а также многих других социологов и социальных психологов в Европе и США.
Фулькесовская концепция социального бессознательного похожа и отличается от концепции «коллективного бессознательного» Юнга, концепции «собессознательного» Пишон-Ривьера, а также концепции «межличностного бессознательного» Морено (Hopper and Weinberg, 2011). Фоулкс использовал понятие социального бессознательного по отношению как к интернализованному социальному миру, о котором люди не подозревали, так и к свойствам внешнего социального мира, о которых люди не подозревали. К сожалению, он не разработал свою концепцию социального бессознательного, не дал ему систематического определения и не объяснил, как он использовал это понятие в клинической работе (Hopper and Weinberg, 2011; Doron, 2014).
Как социолог и психоаналитик, а также групповой аналитик, Хоппер часто подробно обсуждал эту концепцию с Фоулксом. На основе этих дискуссий Хоппер (1996) определил концепцию социального бессознательного как «…существование и ограничения социальных, культурных и коммуникативных механизмов, о которых люди не подозревают; не осознаются, поскольку эти договоренности не воспринимаются (не известны), а если воспринимаются, то не признаются (отрицаются), а если признаются, не воспринимаются как проблематичные («данные»), а если воспринимаются как проблематичные, то не рассматриваются с оптимальным степень отстраненности и объективности» (Хоппер, 2001: 10).
Основываясь на работах Фоулкса, Далал (1998) описал два возможных взгляда на социальное бессознательное: согласно ортодоксальному взгляду, социальное бессознательное не является сознательным, поскольку оно является автоматическим, как ходьба или вождение автомобиля; Более радикальная точка зрения состоит в том, что социальное бессознательное является частью нашей личной матрицы, созданной, когда социальное проникает в человека. Согласно этой точке зрения, социальное бессознательное — это структура, вместилище или сами «кости» психики.
Понятие социального бессознательного определяется как часть индивидуального бессознательного, находящаяся внутри него, но определяется и как свойство самого общества (Hopper, 2001). Вайнберг предложил интерсубъективное определение, которое помещает социальное бессознательное в переходное пространство: «Социальное бессознательное — это совместно сконструированное совместное бессознательное членов определенной социальной системы, такой как сообщество, общество, нация или культура» (Weinberg, 2008: 150).
.
По разным причинам социальная травма имеет особое значение в формировании социального бессознательного обществ и других социальных систем, таких как организации (Hopper, 2012). Это особенно заметно в обществах, которые мы называем Солдатской матрицей (Friedman, 2015). Важно учитывать коллективную защиту от общих тревог, вызванных социальной травмой, таких как скрытность и нормативная молчаливость (Hopper, 2003). Я хочу рассмотреть другую коллективную защиту.
Вайнберг (2009) подчеркивает, что при попытке раскрыть социальное бессознательное конкретной социальной системы особенно важно учитывать тревоги, фантазии, мифы и коллективные воспоминания, а также избранные травмы и избранные славы (Волкан, 2001), которые типичны для него. Я хотел бы утверждать, что в дополнение к этому содержание социального бессознательного состоит как минимум из еще одного строительного блока: «ментальных черных дыр» (Дорон, 2016).
В астрономии «черная дыра» — это область пространства-времени, проявляющая такое сильное гравитационное притяжение, что ни одна частица, даже свет, не может покинуть ее.
Поскольку черные дыры не излучают свет, их нельзя наблюдать, и об их существовании можно сделать вывод только из явлений, вызванных их присутствием. Точно так же Ментальные Черные Дыры нельзя увидеть напрямую, но мы можем узнать о них через их влияние на искаженные модели отношений между членами группы (Фридман, 2013). Ментальные черные дыры представляют материалы, которые мы отвергаем и отвергаем как общество в процессах, связанных с чувством вины и стыда. Они вызывают сильные экзистенциальные эмоции, связанные с тревогой уничтожения, разлуки и смерти (Hopper, 2005), бессознательной потребностью в превосходстве, страхом изгнания из общества или осмеяния и так далее. Отношение израильского правительства и народа к Накбе является примером ментальных черных дыр в израильском социальном бессознательном.
Ссылки
Далал, Ф. (1998). Серьезное отношение к группе: к постфулкесовской группе Аналитическая теория . Лондон: Джессика Кингсли.
Дорон, Ю. (2014). Социальное бессознательное Израиля, раскрытое мне во время Международной летней школы GASI в Сербии. Групповой анализ, 47: 128-141.
Дорон, Ю. (2016) «Черная дыра» в социальном бессознательном: коллективная защита от общих страхов уничтожения. В: Р. Фридман и Ю. Дорон (ред.) Групповой анализ в Стране молока и меда . Лондон: Карнак (в печати).
Фоулкс, С.Х. (1948). Введение в групповую аналитическую психотерапию. Лондон: Карнак.
Фридман, Р. (2013). Преодоление стыда через сновидение. Международный журнал консультирования и психотерапии , 10-11 : 39-44.
Фридман, Р. (2015). Солдатская матрица. Групповой анализ, 48: 239-257.
Хоппер, Э. (1996). Социальное бессознательное в клинической работе. Группа, 20(1): 7-42.
Хоппер, Э. (2001). Социальное бессознательное: теоретические соображения. Групповой анализ , 34 : 9-27.
Хоппер, Э. (2003). Социальное бессознательное .
Лондон: Jessica Kingsley Publishers Ltd
Хоппер, Э. (2005). Инкапсуляция как защита от страха уничтожения. Приложение II. В: Травматический опыт в бессознательной жизни групп: Четвертое основное предположение: несплоченность: агрегация/массификация или (ба) I:A/M . Лондон: Jessica Kingsley Publishers Ltd.
Хоппер, Э. (2009). Наведение мостов между психоанализом и групповым анализом в теории и клинической практике. Групповой анализ, 42: 406-425.
Хоппер, Э. (2011). Предисловие. В: Э. Хоппер и Х. Вайнберг (ред.). Социальное бессознательное у людей, групп и обществ. Том 1: В основном теория (стр. xvii). Лондон: Карнак. Лапланш, Дж. и Понталис, Дж. Б. (2011). Язык психоанализа. Тель-Авив: Книжный червь.
Хоппер, Э. (ред.) (2012 г.). Травма и организации. Лондон: Карнак
Хоппер, Э., и Вайнберг, Х. (редакторы) (2011). Социальное бессознательное у людей, групп и обществ. Том 1: В основном теория. Лондон: Карнак.
Хоппер, Э.
, и Вайнберг, Х. (ред.) (2015). Социальное бессознательное у людей, групп и обществ. Том 2: В основном базовые матрицы. Лондон: Карнак.
Левин, К. (1951). Теория поля в социальных науках. Избранные теоретические статьи. Вашингтон, округ Колумбия: Американская психологическая ассоциация.
Волкан В.Д. (2001). Трансгенерационные передачи и выбранные травмы: аспект идентичности большой группы. Групповой анализ , 34 : 79-97.
Вайнберг, Х. (2008). Социальное бессознательное. Диалоги («Сихот») , 22 : 149-159. (на иврите).
Вайнберг, Х. (2009). Израильское социальное бессознательное. Коллекция («Микбац»), 14 : 11-28. (на иврите).
Социальное бессознательное: Избранные статьи (обзор книги)
Заголовок : Социальное бессознательное: Избранные статьи
Автор : Хоппер, Эрл
Издательство : Лондон: Джессика Кингсли, 2003 г.
Отзыв от : Альберт Дж. Брок, зима 2005 г., стр. 50–52.
Однажды у меня был пациент, который описал, как выпрыгнул из самолета с парашютом. «Дело в том, — сказал он, — что вы можете ориентироваться, но в рамках ограничений. Я мог достаточно маневрировать, чтобы избежать препятствия, но не мог полностью направиться туда, куда хотел. Я зависел от этих струн, моего шелкового купола и господствующего ветра». Бывший десантник, он ни разу не упомянул, что место, где находился самолет и когда он прыгнул, имело какое-то отношение к тому месту, где он приземлился. Это казалось неуместным, потому что он не имел права голоса в таких функциях. Доктор Хоппер хочет, чтобы мы поверили, что сам факт посадки в самолет определяет результат. Обычно мы предпочитаем садиться в самолет (даже десантники добровольно), но если самолет представляет собой социально-культурные и политические процессы, в которые мы вовлечены через рождение и другие случайности в жизни, его последствия следует учитывать в любой терапевтической обстановке.
Доктор Хоппер, первоначально социолог, родившийся и выросший в США, позже стал групповым аналитиком и психоаналитиком, живущим и работающим в Англии. Казалось бы, как лично, так и клинически он соединяет два мира. Никогда не выбирая одно из другого, его личное путешествие отражает его терапевтические интересы работы в рамках полной экологии человеческого опыта, а не оставаться в пределах узких кусочков клинического пирога. Инновационное детище Дюркгейма, Малиновского, Маркса, Хорни, Фромма, Кляйна, Биона, Винникота и элементов Фрейда среди многих других, д-р Хоппер выступает за осознание и обучение процессам того, что он называет Социальное бессознательное, для всех специалистов в области психического здоровья.
«Мы так и не смогли договориться о бессознательном значении моего постоянного интереса как к групповому анализу, так и к психоанализу, отчасти потому, что я отказывался признать, что они по необходимости являются отдельными дисциплинами и, следовательно, что этот вопрос не может быть понят просто в условия расщепления либо материнского объекта, либо родительской пары. Если «человек» был продуктом как «организма», так и «общества», то как групповой анализ мог отличаться от психоанализа, хотя бы теоретически? (стр. 12)”
Серия эссе доктора Хоппера представляет собой полемику, направленную на решение вышеупомянутой проблемы посредством постулирования идеи социального бессознательного.
«Понятие социального бессознательного относится к существованию и ограничениям социальных, культурных и коммуникативных механизмов, о которых люди не подозревают; не осознаются, поскольку эти договоренности не воспринимаются (не известны), а если воспринимаются, то не признаются (отрицаются), а если признаются, не воспринимаются как проблематичные («данные»), а если воспринимаются как проблематичные, то не рассматриваются с оптимальным степень отстраненности и объективности. Хотя социальные ограничения иногда понимаются в терминах мифов, ритуалов и обычаев, такие ограничения относятся к сфере «неизвестного» в той же степени, что и ограничения инстинктов и фантазий, особенно в обществах с высокой статусной ригидностью. Однако под принуждением подразумевается не только сдерживание, торможение или ограничение, но и облегчение, развитие и даже превращение ощущений в чувства (стр. 126)».
Таким образом, ограничения ограничивают и расстраивают, но также направляют и направляют, иногда полезными способами.
С этой точки зрения, определенные терапевтические модальности направляют и направляют события позитивным, а не негативным образом для социального и творческого развития данного человека.
Самое интересное, что Хоппер дает представление о множестве сил, влияющих на нас, и о том, как мы можем реорганизовать наши ограничения. В этом смысле он расширяет аналитическую перспективу, включая как внутренние динамические проблемы, так и социальные экологические проблемы, то есть работая с самими ограничениями. С этой точки зрения психическое здоровье зависит от того, насколько хорошо мы справляемся с ценностью и невыразимым разочарованием нашей автономии внутри систем, а не свободы от систем. Кроме того, как только мы осознаем влияние нашего социального контекста, как мы можем его изменить? Хоппер предполагает, что групповая терапия может быть лучшим методом для клинического понимания ее влияния на человеческий опыт, и приводит несколько интересных и пространных примеров. В процессе он борется с проблемой того, как, когда и почему выбирать более социально-культурные и политически обоснованные вмешательства в отличие от традиционных психоаналитических интерпретаций.
Доктор Хоппер предлагает сделать это, имея дело с тем, что он считает наиболее важным с точки зрения внутренних или внешних реалий в свете озабоченности пациента, которая, в свою очередь, может быть асоциальной и аполитичной или социальной и политической. Например, замечает Хоппер, пациент может сказать: «Я чувствую, что моя мать не могла сосредоточиться на мне» в контексте повторения своих жалоб на то, что, когда он был маленьким мальчиком во время войны, его мать всегда была занята другими делами. и другие люди, которые всегда слушают радио и звонят ее матери». Хоппер предполагает, что аналитик мог бы ответить: «Возможно, она была озабочена известием о том, что ее двоюродные братья были пойманы в Варшавском гетто, и чувствовала, что ей повезло остаться в живых и иметь вас, а также то, что она была очень беспомощной и виноватой перед их. (стр. 135)”
Это вмешательство представляет собой своего рода экологическую реконструкцию социальной укорененности пациента, укорененности, о которой он может не знать или отрицать.
Несмотря на упрощенное звучание, в нем есть много сложностей, и я предлагаю читателям этого обзора взять книгу, чтобы понять весь подход. Хоппер обращает внимание на ценность понимания полного контекста, в котором находится пациент. В основе этого лежит способность понять пациента с социальной, культурной и исторической точек зрения и, по сути, увидеть пациента с точки зрения как его личного, так и культурно-исторического опыта.
Еще один довольно длинный пример взят из одной из его групп, в которой ведется много дискуссий, указывающих производным образом на то, что он был объектом групповых завистливых чувств. Пока что он звучит как «стандартный» кляйнианец, «группа не осознавала, что они завидуют мне и моему имуществу и что они заново переживают прежние чувства (которые они, возможно, продолжали испытывать) по отношению к членам своих семей. ориентация (чтобы упомянуть еще более ранние объекты-детали). Далее он определяет различные защиты, такие как порча, обесценивание и т.
д. Фактическое групповое взаимодействие началось, когда пациентка, которая,
» носила такое же имя, как «член королевской семьи» и беспокоилась о том, что ее дом пронизан «мокрой» и «сухой» гнилью, описала больную раком мать и мужа без работы. Тема группы продолжилась такими элементами, как «дом может сгнить. Древесина могла превратиться в грибок, как засохший лист. Развернулись споры о происхождении гнили: предшествует ли мокрая гниль сухой гнили, и наоборот: лучше ли держать ее под контролем и жить с ней? Или было бы лучше снести все это и начать заново, что было бы болезненно в краткосрочной перспективе, но лучше в долгосрочной перспективе и т. д. (с. 112-113)».
Тема группы также переместилась на проблемы с евреями как владельцами собственности, которые не заботятся, кроме собственного выживания. Были также разговоры о богатых арабах и бедных английских парах.
Хоппер, который слушает четвертым ухом (социальным/политическим), задается вопросом, использовала ли группа свою зависть как защиту от других, еще более болезненных чувств, таких как беспомощность, и, таким образом, была пассивной и неактивной по отношению к их попытки понять и даже изменить источники этих чувств в их современных мирах.
Таким образом, контекстуализируя их переносы, он сосредотачивается на «бессознательных эффектах социальных фактов, которые действовали в младенчестве этих пациентов и в их повседневной жизни во взрослом возрасте» (стр. 119).).
Длинное выступление Хоппера иллюстрирует его позицию в несколько профессорской манере:
«Я подозреваю, что вы, возможно, не совсем понимаете, что на самом деле заставляет вас чувствовать себя таким беспомощным. Большинство из вас знает, что вы сможете справиться с сухой гнилью и мокрой гнилью и со всеми трудностями, которые с этим связаны, и я подозреваю, что большинство из вас слышали сказанное в плане беспокоящих желаний и страхов по поводу всего. что приходит вам на ум в связи с такими словами, как «сухой» и «мокрый», чувства, которые, возможно, уже начали доставлять нам некоторые затруднения, когда вы говорили о дожде и грязи, о картине, о королевской семье и королевской семье. Детка, мужья и жены и т. д., и я думаю, что вы почти осознаете, какое это имеет отношение ко мне и к нам здесь! Но многие из вас отрицали (защита), насколько вы напуганы, беспомощны и сбиты с толку (чувство боли, от которого они пытались защититься) о состоянии нации, и в частности о битвах между « мочит» и «сушит» в кабинете миссис Тэтчер (стр.
125)».
(В пояснительной записке к этому моменту Хоппер отмечает, что «мокрый» — это, по-видимому, сленг для «мягких либералов», которые могут выступать за более высокие и более прогрессивные подоходные налоги в сочетании с большими государственными расходами на помощь бедным, в то время как «сухой» — это сленг. для «жесткого лайнера» [стр. 125]).
Бункер продолжает:
«Я пойду еще дальше, некоторые из вас могут чувствовать что-то вроде того, что чувствовали немцы в 1930-е годы, когда, как и сейчас, все было шиворот-навыворот, и никто не знал, кто есть кто. Эти состояния еще больше усугубляют ваши чувства страха, беспомощности и замешательства, но они также могут подтолкнуть вас к тому, чтобы справиться с этими чувствами, ища козла отпущения (в данном случае поиск козла отпущения — это форма инструментальной адаптации к болезненным чувствам и к источники чувств). Вы очень готовы обвинить евреев, профессионалов и так далее, включая меня — и, может быть, особенно меня — американского еврейского профессионала, который, по вашему мнению, будет в безопасности от всего этого, потому что вы думаете, что у меня две работы, а также две страны.
Другими словами, вы делаете меня козлом отпущения, потому что завидуете мне, и вы завидуете мне, потому что вы думаете, что я свободен от болезненного чувства беспомощности, которое многие из вас испытывают в результате действия социальных сил, которые вам кажутся неподконтрольными. , точно так же, как вы склонны делать из евреев и других людей, которым вы также завидуете, вне группы — и по тем же причинам. Кажется, что мы воссоздаем на наших глазах те же самые проблемы, которые происходят в нашем обществе. И они не так уж отличаются от того, что происходило в другое время и в других местах (с. 120)».
Этому рецензенту напомнили о некоторых классических ошибках в аналитических кругах, связанных с неумолимым стремлением к интрапсихическому конфликту вместо того, чтобы иметь дело с отрицанием реальности пациентом или аналитиком. Одним из таких примеров является исторически известный случай Джорджа Гершвина, чья симптоматика опухоли головного мозга была отвергнута его аналитиком и рассматривалась исключительно с точки зрения психической реальности.
Другим примером является тот факт, что у переживших Холокост, которым часто снились поезда, смысл их снов интерпретировался символически с точки зрения сексуальной активности, а не как конкретный признак травматизации и страха смерти, символизируемый «транспортными» образами. Время от времени достаточное количество аналитиков рассматривало такие сны и ассоциации как избегание более глубоких сексуальных проблем, т.е. социологию/реальность, используемую в качестве защиты от психосексуальных проблем. Они часто были правы, но также часто обходили релевантную проблему, чтобы добраться до якобы более важного основного желания и защиты.
По сути, это то, на что Хоппер обращает наше внимание. Социальные, политические и культурные реалии можно отрицать так же эффективно, как желания, желания, враждебность и представления о себе. Знание нашего внутреннего мира так же важно, как и понимание полного воздействия нашего внешнего мира. Но… Хоппер просто переформулировал то, что делает любой хороший аналитик? В конце концов, мы знаем, что бессознательный смысл многоуровнев, сверхдетерминирован и многодетерминирован (Waelder, 1936).
Кроме того, этот рецензент в другом месте отметил, что проблема отношений аналитик-пациент заключается не только в том, что означают данные символы или наборы ассоциаций, но скорее в том, какое значение является наиболее релевантным и для кого. Культура, аналитик, пациент или теория, объясняющая символ? (Брок, 2004). Часто цитируют слова Фрейда об отношении между реальностью и символом: «Сигара иногда остается сигарой». Настоящий рецензент внес бы поправку в ясную точку зрения Фрейда, сказав, что сигара всегда является сигарой и может быть истолкована как пенис, грудь, символ рака губы, символ богатого человека и т. д. Вопрос в том, что является наиболее важным. к терапевтической ситуации, т. е. какая конструкция имеет наибольший терапевтический смысл и какая ассоциация ее проясняет? Релевантность зависит от суждения, а суждение зависит от полного понимания психокультурной ситуации, в которой находится пациент. Это с точки зрения аналитика. С точки зрения пациента мы можем спросить, почему у пациента возникают такие ассоциации в нынешней диадической или групповой культуре?
Вклад Хоппера заключается в сосредоточении внимания на историческом политическом измерении человеческого опыта, которое он называет социальным бессознательным.
Временами кажется, что он делает это из предпочтения, временами из-за интуитивного осознания и всегда с точки зрения своего прочтения ассоциаций и дискуссий пациента или группы пациентов. Он обеспечивает полезное дополнение к нашему пониманию того, что может быть главным вопросом в любой данной аналитической сессии. Он заставляет нас осознать и надеется сделать так, чтобы его пациенты осознали то, что я назвал «экологической прозорливостью», то есть знание того, как мы организованы нашей средой, точно так же, как мы пытаемся узнать, как наш внутренний мир организует наш опыт. Хоппер просто находит то, что ищет, или открывает что-то новое? Я рекомендую читателям серьезно отнестись к этой книге эссе и принять собственное решение.
Ссылки
Энтони, Э.Дж. (1982). Сопоставимый опыт детского и взрослого аналитика. Психоаналитическое исследование ребенка, 37 : 339-366.
Брунер, Дж. (1966). К теории обучения . Кембридж: Издательство Гарвардского университета.
Элкинд, Д. (1979). Развитие и образование детей . Нью-Йорк: Издательство Оксфордского университета.
Фрейд, А. (197л). Сочинения Анны Фрейд: Проблемы психоаналитического обучения и техника терапии . Нью-Йорк: Издательство международных университетов.
Ньюман, К., Дембер, К., и Круг, О. (1973). «Он может, но не будет»: психодинамическое исследование так называемых «одаренных неуспевающих». Психоаналитическое исследование ребенка, 28 : 83-129.
Пиаже, Дж. (1964). Нравственное развитие ребенка . Нью-Йорк: Свободная пресса.
Уайт, Р. В. (1963). Эго и реальность в психоаналитической теории: предложение относительно независимых энергий эго. Психологические проблемы, 3 : 1-210.
Зелан, К. (1985). Мысли о том, что дети привносят в чтение. Проспекты, XV , 49-56.
Зелан, К. (1991). Риски, связанные с знанием: препятствия в развитии для обучения в школе . Нью-Йорк: Пленум.
Примечание рецензента
Карен Зелан много писала о психологии обучения детей.
Она является автором книги «Между их миром и нашим: прорывы с аутичными детьми ».
Copyright
© APA Div. 39 (Психоанализ). Все права защищены. Поэтому читатели должны применять те же принципы добросовестного использования к произведениям в этом электронном архиве, что и к опубликованному печатному архиву. Эти работы можно читать в Интернете, загружать для личного или образовательного использования или URL-адрес документа (с этого сервера), включенный в другой электронный документ. Никакое другое распространение или зеркалирование текстов не допускается. Сами тексты не могут быть опубликованы в коммерческих целях (в печатной или электронной форме), отредактированы или иным образом изменены без разрешения Отдела психоанализа. Все другие интересы и права на произведения, включая, помимо прочего, право предоставлять или отказывать в разрешении на дальнейшее воспроизведение произведений, право на использование материалов из произведений в последующих произведениях и право на повторное распространение произведений с помощью электронных средств.